Весь обратный путь к вышке Младшего, примостившегося на переднем сиденье патрульной машины рядом с помощником шерифа, била дрожь. За ними ехала «Скорая помощь» и другие патрульные машины. Когда он пытался отвечать на вопросы копа, его и без того тонкий голос срывался, и ему удавалось лишь вымолвить: «Иисусе, господи Иисусе».
Шоссе нырнуло в уже лежащую в глубокой тени низину, и Младшего пробил холодный пот при виде кровавых отсветов маячков. А от рева сирены (водитель патрульной машины освобождал дорогу кортежу) ему самому хотелось орать, чтобы стравить переполнявшие его ужас, душевную боль, чувство потери.
Крик этот он, однако, подавил, отдавая себе отчет в том, что, начав кричать, еще долго, очень долго не сможет остановиться.
Когда он вылез из душного салона патрульной машины, на гребне холма, по сравнению с полуднем, заметно похолодало. Его покачивало, когда он повел копов и фельдшеров к тому месту, где среди травы и сорняков лежала Наоми. Он спотыкался на камушках, через которые остальные переступали безо всякого труда.
Младший прекрасно понимал: если кто-то и выглядел виноватым после съеденного в раю яблока, так это он. Обильный пот, пробегающая по телу неконтролируемая дрожь, оборонительные нотки в голосе, неспособность выдерживать чужой взгляд в течение даже нескольких секунд… все эти характерные признаки профессионалы не оставляли без внимания. Ему требовалось взять себя в руки, но он никак не мог найти точку опоры.
А теперь вновь шел к телу своей молодой жены.
Уже наступило трупное окоченение, откинутая рука и лицо стали мертвенно-бледными.
Но безжизненный взгляд оставался на удивление чистым. Так уж вышло, что удар не вызвал кровоизлияния ни в одном из ее удивительных лавандово-синих глаз. Никакой крови, только изумление.
Младший понимал, что все копы наблюдают за ним, когда он смотрел на тело, лихорадочно пытался сообразить, а что должен сделать или сказать в такой ситуации невинный муж, но ничего путного в голову не приходило. Вообще ничего, кроме наталкивающихся друг на друга бессвязных мыслей.
Внутренний сумбур все усиливался, наружные проявления сумбура становились все очевиднее. В холодном воздухе тающего дня он обильно потел, словно преступник, уже усаженный на электрический стул. Щеки у него пылали, отрывистое дыхание вырывалось изо рта. Его трясло, трясло, так трясло, что ему уже казалось, будто он слышит, как гремят, натыкаясь друг на друга, кости, точь-в-точь как сваренные вкрутую яйца в дуршлаге повара.
Как мог он подумать, что выйдет сухим из воды? Должно быть, в тот момент у него помутился рассудок.
Один из фельдшеров опустился на колени рядом с телом, проверил пульс Наоми, хотя в сложившихся обстоятельствах его действия являлись пустой формальностью.
Кто-то надвинулся на Младшего сзади и спросил: «Так как это случилось?»
Он повернул голову и уперся взглядом в глаза мужчины с родимым пятном. Серые глаза, твердые, как шляпки гвоздей, ясные и на удивление прекрасные на этом, отмеченном печатью уродства лице.
Голос мужчины эхом долетал до ушей Младшего, словно доносился из дальнего конца тоннеля. Или с конечной станции, замыкающей дорогу смерти, тот путь, который лежал между последней трапезой и камерой казни.
Младший вскинул голову, посмотрел на участок сломанного ограждения обзорной площадки.
Заметил, что и остальные смотрят туда же.
Все молчали. Тишиной лес больше напоминал морг. Вороны улетели, но в небе, высоко над вышкой, кружил орел, символ справедливости, в ожидании торжества последней.
— Она. Ела. Сушеные абрикосы, — Младший говорил шепотом, в абсолютной тишине слова его ясно слышали все одетые в форму, но не утвержденные судом присяжные. — Ходила. По площадке. Остановилась. Залюбовалась. Видом. Она. Она. Она наклонилась. Исчезла.
Резким движением Каин Младший отвернулся от вышки, от тела своей потерянной возлюбленной, упал на колени, его начало рвать. С такой силой его не рвало даже во время тяжелой болезни. Горькая, густая, чрезмерно обильная, учитывая более чем легкий ленч, рвота толчками вырывалась наружу. Сама тошнота его не беспокоила, но вот мышцы нижней части живота болезненно сокращались, сгибая его пополам, а спазмы все продолжались, пока не пошла зеленая желчь, такая едкая, что от контакта с ней ожгло десны. Тело сотрясалось, он задыхался, словно рвота перекрыла дыхательные пути. Закрыл глаза, чтобы не видеть эту отвратительную лужу блевотины, но никуда не мог деться от запаха.
Фельдшер наклонился над ним, положил на шею холодную руку. Воскликнул: «Кенин! У нас гематемезиз!»
Удаляющиеся шаги: кто-то побежал к машине «Скорой помощи». Вероятно, Кенин. Второй фельдшер.
Инструктор по лечебной физкультуре, Младший посещал не только массажные классы. И знал, что означает гематемезиз. hematemesis: рвотное кровотечение.
Открыв глаза, смахнув слезы, не в силах разогнуться от судорог, терроризирующих низ живота, он увидел красные полосы на растекшейся перед ним водянистой зеленой массе. Ярко-красные. Кровь из желудочного тракта была бы темной. Значит, это горловая кровь. Если только в желудке, под действием сильнейших спазмов, не лопнула какая-то артерия. В этом случае он выблевывал свою жизнь.
Он задался вопросом: а не спускается ли орел, дабы убедиться, что справедливость восторжествовала? — но не мог поднять голову.
И тут же Младший почувствовал, что его заваливают с колен на правый бок. Один из фельдшеров поддерживал его голову. Чтобы желчь и кровь, которые продолжали исторгаться из горла, не закупорили дыхательные пути.
Боль железными щипцами рвала внутренности. Ее спазматические волны перекатывались по двенадцатиперстной кишке, желудку, пищеводу. Между спазмами он жадно хватал ртом воздух, но без особого результата.
Левой руки, чуть повыше локтевого сгиба, коснулось что-то влажное и холодное. Укол. Руку перетянули резиновым жгутом, чтобы набухла вена. Уколола его игла шприца.
Наверное, ему вводили противорвотное средство. И скорее всего оно не могло подействовать достаточно быстро, чтобы спасти его.
Ему показалось, что он слышит, как крылья орла мягко рассекают воздух. Он не решался поднять голову.
В горле появилась очередная порция блевотины. Агония.
Перед глазами потемнело, словно мозг затопила кровь, поднимающаяся из желудка и пищевода.
После окончания урока Мария Елена Гонзалез отправилась домой с пластиковым пакетом, в котором лежала безжалостно вспоротая ножницами одежда, и маленьким бумажным пакетиком с булочками с вишневой начинкой для ее двоих дочурок.
