— Сережка? — снова спросил мальчик, на этот раз увереннее и радостней. — А меня Данилой зовут…
— Привет, Данил, — сказала Эмма, потому что надо было что-то сказать.
Мальчик переступил с ноги на ногу:
— А я уже в третьем классе.
— Молодец, — сказал Эмма.
Мальчик смущенно улыбнулся:
— Как ты их… Здорово.
— Тебе понравилось? — спросила Эмма.
— Да, — сказал Данил. — Мне очень… У нас тоже есть такие дураки, как те. И ничего им не сделаешь…
— Сделаешь, — неуверенно сказала Эмма. — Если с друзьями…
— Только у нас в классе никто ни с кем не дружит, — сказал Данил.
— Это бывает в санаториях, — возразила Эмма. — Не успели еще познакомиться…
Данил махнул рукой:
— У нас в том, старом классе тоже никто ни с кем не дружит… Только девчонки. И еще подножки подставляют, говорят всякое… Слушай, а ты правда в футбол хорошо играешь? А в хоккей? У нас тут есть каток… И я тебе могу дать свою клюшку. У меня хорошая клюшка. И еще настоящая шайба. Хочешь, покажу?
Эмма почувствовала, что надо удирать, пока не поздно. Парень смотрел на нее, как раньше — за несколько лет до Эмминого рождения — люди смотрели на космонавта Гагарина.
— А еще у меня есть трансформеры. Хочешь, дам? Хоть навсегда? Подарю?
— Мне?!
— Ну да… И еще у меня дома есть компьютер. Ты можешь прийти ко мне домой и поиграть во что хочешь, хоть до ночи.
— Да? Спасибо…
— И у меня есть настольный футбол. И железная дорога. Немецкая.
— Очень хорошо…
— А у моего соседа по парте в той, старой школе, у него тоже есть клюшка, и щитки, и коньки с ботинками, и маска для вратаря… И еще у него есть старший брат. И у него своя кодла. И как они однажды набили этого Зербицкого! Слушай, а ты…
За Эмминой спиной коротко просигналил автобус.
— Мне пора, — сказала Эмма с облегчением. — Ну, пока.
— Ты еще приедешь? — тихо спросил Данил.
— Я… — Эмма открыла рот. — Мне надо идти.
— А можно я скажу пацанам, что ты еще приедешь в хоккей погулять? А…
— Знаешь что, — сказала Эмма быстро: — Приходи с родителями в детский театр. Там и увидимся.
Видимо, Данил ждал чего-то другого. Глаза его, прежде глядевшие на Эмму страстно и требовательно, теперь заморгали беспомощно и жалко:
— А можно… я скажу пацанам, что если они меня еще тронут, то ты их набьешь?
Автобус просигналил снова. Эмма сделала шаг назад;, свет упал на ее лицо. Данил шагнул за ней, всматриваясь.
— Пока, — быстро сказала Эмма. — До встречи.
Взгляд Данила вдруг изменился. Распахнулись ресницы, сам собой разинулся рот. Секунда — и пацан нахмурился, плотно сжал губы, будто не веря своим глазам.
— Я… пошел, — зачем-то сказала Эмма.
— Так ты, что ли… тетя? — едва слышно спросил Данил.
Эмма махнула ему рукой и побежала к автобусу. И, уже упав на сиденье рядом со Светочкой, обернулась.
Данил стоял под фонарем, очень маленький и очень одинокий. У ног его лежали две тени — оранжевая и синяя.
* * *
— Алло! Ростислав Викторович?
— Саша! Привет… Я уже думал, что ты не позвонишь.
— Здравствуйте.
— Я очень рад, что ты объявился. Честно.
— Да?
— Правда-правда. Ну, рассказывай, как дела? Как успехи?
— Ну, в общем… А у вас как дела? Как здоровье?
— Да ничего вроде, здоров… Работаю вот. Книгу пишу.
— Книгу? А про кого?
— Про жизнь, Саш. Про мир, про математику… Во всяком случае, мне так кажется.
— Я не знал, что вы писатель.
— Да я не писатель. Я просто пишу книгу. Это мое любимое дело такое, хобби.
— А когда закончите?
— Не знаю… Я вообще не хотел бы ее заканчивать. Это книга без конца, чтобы каждый, кто захочет, мог дописать что-то свое. Вот ты, например, когда хорошенько выучишь математику…
Осторожный смешок:
— Да я пишу-то с ошибками… У меня по русскому три.
— Это жаль… Это тебе читать надо больше. Чтобы глаза к правильному написанию привыкали.
— А… я и читаю.
— А какая книжка у тебя самая любимая?
— У меня много любимых… Я ужастики читаю… А ваша книжка толстая?
— Не очень.
— А кто ее будет читать? Ее напечатают потом?
— Гм… Скорее всего, нет.
— Как?! Зачем вы ее пишете тогда?
— Для удовольствия, Саша. Для удовольствия. То, что происходит в голове у человека, когда он понимает связь между фрагментом и целым… Когда он прослеживает закономерности… когда он понимает что-то такое в мироустройстве, о чем почти все догадываются, но никто не может сформулировать… Дух захватывает, как на американских горках. Это лучше, чем конфеты, уж поверь.
Молчание.
— Что молчишь, Саша?
— Ничего… Я бы…
— Ладно. Давай, что там у тебя.
— У меня… да мне теперь неудобно. К вам со своей задачей приставать…
— Не стесняйся. Зачем-то ты мне позвонил…
Вздох.
— Ну, в общем, так. Из пункта А вышел поезд со скоростью вэ-один, а через три часа ему вдогонку вышел второй поезд со скоростью вэ-два, когда второй поезд догонит первый, если известно, что…
* * *
Асфальт подернулся ледяной корочкой. Светофор не работал. Эмма потопталась на краю тротуара, покрутила головой, то и дело упираясь носом в опушку мехового капюшона, и рысцой двинулась через дорогу.
«БМВ» вылетел из-за припаркованного грузовика. Вернее, не очень-то вылетел — просто явился Эмминому боковому зрению, и что-либо менять было уже поздно. Водитель ударил по тормозам — большая черная машина заскользила, пошла «юзом», толкнула Эмму в бок. Эмма шлепнулась на очень холодный и очень твердый асфальт, а машина продолжала двигаться. У Эммы перед глазами имелся кусочек мостовой с примерзшим к ней сухим березовым листочком. Эмма успела мрачно подумать: ну, все.
Машина остановилась. Эмма прекрасно понимала, что колени ободраны и что колготки, надетые сейчас под джинсами, придется выбросить. И снова подумала, еще более мрачно: ну, все. Ее схватили под мышки. Кто-то что-то бормотал, причитал и даже как бы жалобно подвывал; обернутая лицом к небу, она увидела над собой большого и очень огорченного человека. Человек был в пиджаке и при галстуке, причем галстук — ярко переливающийся в свете фонарей — выбился наружу и мотался на ветру, почти касаясь Эмминой щеки.
— Как ты? Что ты?!
Эмма скосила глаза. Нижняя ее половина пребывала под машиной — зрелище не для слабонервных. Человек со свободным галстуком перехватил Эмму поудобнее — и выдернул из-под машины. Эмма впервые почувствовала боль — вытаскивая, он прищемил ей нежную кожу под мышкой.
