Но Доходяга Трезвяк ничего не ответил, он сидел за трибуной и тихо трясся.
- Все вы чокнутые! - заключила Мочалкина.
Бегемот Коко вернулся к трибуне и стоял, смиренно сложив руки на животе. Ключ он потерял где-то по дороге. Но не велика была потеря, чтоб сожалеть о ней. Как зачарованный Коко слушал Бубу.
Но того хватило ненадолго. Буба быстро скис и умолк, захлебнулся в собственном красноречии, выдохся. Все смотрели не на башню, и не на люк, из которого должны были появиться туристы, а на умолкшего оратора.
- Спекся, болван! - процедил за своим баком Хитрый Пак.
- Шлепнуть его, и дело с концом, падла! - заявил Гурыня.
Пак не стал ему отвечать, зачем попусту нервы портить, и так уже до предела натянуты. Он неотрывно следил за люком. Даже глаза болели.
- Покаемся, братья! - истошно выкрикнул напоследок Буба. И завершил на совершенно истерической ноте, обращаясь почему-то не к башне, а к небесам, воздев руки к ним и задрав голову: - Приидите же, судии праведные! И покарайте нас!!!
После этого Буба, уже будучи в бессознательном состоянии, снова сверзился с трибуны. И снова в ту же лужу. Но теперь папаша Пуго ничем не мог ему помочь.
- Нехорошо! - сказал Хреноредьев. - Нескромно!
Вдвоем с Длинным Джилом они отволокли Бубу за ноги прямо к мусорным бачкам - пускай полежит, авось, прочухается. Но Пака с Гурыней они не заметили. Вернулись назад. Стали решать, что же делать.
- Разбегаться надо, - предложил Доходяга Трезвяк из-за трибуны.
- Я те разбегусь! - ответил ему Бегемот Коко. - Шкурник! Единоличник паршивый! Морда твоя кулацкая!
Трезвяк замолк. И надолго.
- Надо созвать женсовет, - предложила Мочалкина, - и поставить вопрос ребром!
Длинный Джил промычал ей нечто невнятное, постучал себя кулачищем по макушке и посмотрел в глазапристально, навевая тоску смертную. Мочалкина громко, с захлебом и причитаниями зарыдала.
- Я, едрена корень, так понимаю, - важно начал Хреноредьев. Но завершить не смог по той причине, что он ровным счетом ничего не понимал.
Толпа гудела. Все ждали чего-то. Но ничего не было. И это вызывало большое недовольство и грозило перерасти в серьезные волнения, а может, и бунт - посельчане были народцем разношерстным, не всякий мог понять, что бунтовать нехорошо, у многих на это просто мозгов не хватало. Назревал большущий скандал, который мог кончиться плачевным образом и для верховода Бубы Чокнутого, и для всех поселковых избранников.
- Гы-ы, гы-ы! - временами спросонья подавал голос папаша Пуго.
- К ответу! Зажрались!
- Даешь всеобщее покаяние, едрена-матрена!
- Кончай бодягу!
- Всех их пора!!!
Толпа уже бесновалась. И в любую минуту могло произойти непоправимое.
Но весь гам и шум перекрыл леденящий души вопль. Даже не вопль, а взвизг какой-то:
- Шухер, ребя! Атас!!!
Все будто по команде повернули головы к башне.
В жуткой, неестественной тишине над площадью проплыл скрип - долгий, протяжный. Люк медленно открывался.
- Я все знаю, Биг, - повторил Отшельник, - ты правильно сделал, что заглянул ко мне.
Большой выпуклый глаз, матово отсвечивая синевой, смотрел на Чудовище. И столько было в этом умном, мудром, всепонимающем взгляде доброты, что Чудовище поневоле размякло и снова превратилось в того маленького и любознательного Бига, подростка, юношу, который часами выслушивал рассказы Отшельника. Когда это было! Но ведь было же!
Отшельник сильно сдал. Его тельце стало совсем немощным, хилым. Каждая кость выпирала наружу сквозь полупрозрачную сероватую кожу. Плечи совсем заострились, были сведены к самой шее. Но Чудовище не видело его тела, оно смотрело в этот бездонный глаз, тонуло в нем, растворялось. На минуту вспомнился Волосатый Грюня, безжалостно убитый туристами, и та мольба, то отчаяние и нечеловеческая тоска, что застыла в его стекленеющем глазе. Может, и он, доведись ему выжить после охоты, стал бы вот таким же Отшельником... Может, и стал бы. А скорее всего, нет. Разве предугадаешь будущее. Грюни нет, и уже никогда не будет. А в мире все остается по-прежнему, так, будто и не было никаких грюнь, близнецов-Сидоровых, Бандыру и других, лежащих сейчас в подвале.
Подбородка у Отшельника почти не было, нижняя часть лица как-то незаметно переходила в шею, и только малюсенький ротик-клювик обозначал этот переход. Отшельник и говорил-то, почти не разжимая губ. И тем не менее голос звучал громко. Болезненно, старчески, но громко.
- Ты вот что, Биг, - произнес Отшельник, - сходи-ка вон туда, видишь? - он чуть повел пальцем вправо. - Я открою... А ты принеси мне, сюда...
В правом углу зала-берлоги сдвинулся с места замшелый и огромный валун, открылся вход куда-то, в темноте Чудовище и не разобрало, куда именно.
- Иди, иди, не бойся!
Чудовище прошло несколько метров, оглянулось.
- Возьмешь там пару бутылок или нет, лучше большую банку. И тащи ко мне! - сказал Отшельник. - Потом поговорим.
За валуном была еще одна пещера, поменьше, вся забитая всевозможной посудой. Там были бутылки, бутыли, бутылочки, банки, склянки, кастрюли, котлы... Наверное, раньше здесь располагалось хранилище, а может, и еще что. С самого края стояло громоздкое и непонятное сооружение, перевитое трубами, шлангами. Из сооружения выходил маленький изогнутый краник. Под краником стояла большая двухведровая банка зеленого стекла. Капелька за капелькой падали в банку - почти беззвучно, но с какой-то дьявольской размеренностью, будто отсчитывали уходящие секунды.
Чудовище хотело нагнуться за банкой. Но заметило поодаль другую, точно такую же, только наполненную до верху и закрытую пластиковой крышечкой.
- Ну что ты там застрял?!
Голос Отшельника прозвучал недовольно. И Чудовище не стало размышлять над множеством вопросов, которые возникли у него в этой пещерке, а подхватило полную банку. Вернулось к нише.
- Вот, держи!
- Спасибо, Биг. А меня что-то и ноги носить перестали. Видал, какая голова? То-то, все растет и растет, скоро ей в берлоге будет тесновато, ха-ха! - в голосе не было ни капельки веселости.
Только теперь Чудовище поняло до конца, осознало наконец, что Отшельник болен. И что он страшно болен, что он неизлечим. Оно поставило банку у ног сидящего и отошло.
Отшельник попробовал нагнуться, но у него это не получилось. Тогда он привычным движением, почти машинально протянул руку, вытащил из углубления в стене металлическую трубку и резко ткнул ее концом в крышечку. Та не поддалась.
- Помоги, Биг!
Чудовище взяло трубку в щупальце, продавило крышку. Отшельник тут же ухватился за другой конец, присосался.
Он пил долго. Чудовищу показалось, что сейчас он лопнет, разве можно влить в такое маленькое и худенькое тельце столько жидкости! Да он сошел с ума, наверное!
