Я вешаю трубку, дышу на заледеневшие руки. Вот, оказывается, как все просто… Человек, с которым мы дружили все детство, который много раз бывал у меня дома, который ел борщи и котлеты, приготовленные моей матерью…
Гнида!
Все сомнения по поводу того, правильно ли я поступаю, рассеиваются окончательно. Выхожу из телефонной будки. Надя с детьми стоит у края тротуара. Рядом — серая «Волга» с шашечками. Глубоко вдохнув, выпускаю в морозный воздух струю пара. Пора ехать.
В аэропорту полно народу. Из-за снегопада несколько рейсов отменили, но как раз к нашему приезду погода улучшилась, полосу расчистили и самолеты «встали на крыло». Надя несколько раз успевает сказать, что очень благодарна и что боится за детей. Я ее успокаиваю, как могу. Настроение паршивое. Скорее бы все закончилось…
Лучше всех чувствуют себя дети. Я сказал им, что они с мамой отправляются в путешествие. Неля мало что поняла, но, видя радость Артемки, тоже начала хлопать в ладоши и кричать: «Уля, уля!».
Протиснувшись через толчею в зале ожидания, идем к кассам. Все проходит гладко. Билеты до Ленинграда, который теперь называется Санкт-Петербургом, мы покупаем без проблем. До вылета чуть больше часа, регистрация уже началась. Я вручаю Наде конверт с деньгами, адрес знакомых Гумилева в Хельсинки и объясняю, как ей следует пересечь границу. Артемка с Нелей бегают вокруг нас, играя в догонялки.
— Артем, — Надя заглядывает мне в глаза. — Что теперь будет?
— Все будет хорошо, — я стараюсь говорить как можно увереннее.
— Ты знаешь… — она вздыхает. — Мне Женька звонил…
— Какой Женька?
— Какой-какой…
— Бики, что ли?
— Ну да. Как раз перед тем, как эти пришли.
— И что?
— Артем, он разводится.
— То есть? Погоди, погоди… Да-а-а?! — я смеюсь. — Быстро это у них там…
Надя тоже улыбается, первый раз за все это время.
— Он сказал, что модель в суд подала. Ну, якобы, он ей изменял.
— А он изменял?
— Откуда я знаю, Артем!
— А тебе?
— Что «тебе»?
— Тебе он изменял?
Надя прячет глаза.
— Я не знаю…
Да, за все эти годы врать она так и не научилась. Я догадываюсь, чем закончится ее рассказ о звонке Бики, и догадка моя оказывается верна.
— Артем, он плакал!
— Сочувствую.
— Он хочет увидеть детей. И меня.
Молчу.
— Я ему ничего не ответила, ни «да», ни «нет». Сказала, что подумаю дней пять. А потом начался этот кошмар… Что ты молчишь, Артем?
— А что я должен делать? Благословить тебя?
— Ну, мне важно, чтобы ты знал… чтобы…
— Надя, — я говорю ласково, но твердо. — У тебя своя жизнь. Я появился в ней случайно — и принес гору проблем. И я уйду, исчезну, чтобы такого больше не было. Не надо оглядываться на меня.
— Артем…
— Подожди! Если ты решила вернуться к Бики — возвращайся. Из Хельсинки, кстати, это будет сделать намного проще. Ты знаешь, как звонить ему в Лондон?
— То есть ты не против? — глаза Нади наполняются слезами.
Это слезы облегчения. И мне вдруг тоже становится легко. Большая-пребольшая проблема решилась сама собой. Ну, точнее, частично ее решил я. А частично — все тот же пресловутый фатум.
Мы прощаемся у стойки регистрации.
— До свидания, Артем.
— Прощай, Надя!
Она берет Нелю за руку. Артемка выворачивается, подбегает ко мне, протягивает ручонку.
— До свидания, дядя А-тем! Мы едем к папе!
Я со всей серьезностью пожимаю теплую ладошку.
— До свидания, тезка! Передавай папе привет.
Надя улыбается. Девушка в темно-синей форме лишенным эмоций голосом торопит ее:
— Женщина, проходите на посадку!
Я поднимаю руку в прощальном жесте. Все, эта часть моей жизни завершена.
Стою у окна на четвертом этаже аэропорта, провожаю глазами взлетающий самолет. Когда он исчезает за серыми облаками, спускаюсь вниз, захожу в туалет. Морщусь от сильного запаха хлорки, жду у писсуара, когда освободится раковина. Люди входят, выходят. Никто ни на кого не обращает внимания.
Достаю из внутреннего кармана припасенные еще в Москве станок, тюбик крема для бритья и помазок. Смотрю на отражение в зеркале. Прощай, борода. Ты свое отслужила.
Избавляюсь от растительности на лице. Захожу в кабинку. Норковую шапку оставляю на сливном бачке — кому-то будет подарок. Выворачиваю пуховик, отстегиваю длинные полы и ногой утрамбовываю их в мусорную корзину. Натягиваю на голову вязаную шапочку с лихой надписью «Go!».
Ловлю себя на мысли, что действую, как заправский шпион из фильма. Хотя… в сущности, я и есть агент, только не иностранной разведки, а серебряной фигурки, висящей у меня на шее. Чужой человек в чужой стране. Вспоминаю, что видел на книжном развале в Москве незнакомую мне книгу Хайнлайна, чьих «Пасынков Вселенной» в журнале «Вокруг света» мы в старших классах зачитывали до дыр. Зря не купил.
Ладно, к черту лирику. Менты и люди Галимого будут искать мрачного бородача в синем пуховике и меховой шапке. А его уже нет. Есть гладко выбритый, молодой, спортивный парень в серой дутой куртке. Он-то и поедет в Москву — навстречу новой жизни.
Глава третья
Проходная пешка
Железнодорожный вокзал в Казани — старое здание из красного кирпича, построенное в разухабистом купеческом стиле. Башенки, окошечки, арочки, карнизики. Музей кирпичной кладки.
Народу полно, а билетов на Москву нет. Никаких. Очередь у касс негодует. Полная женщина в песцовой шубе высоким голосом кричит о мафии, которая все скупила. Ей поддакивает тощий мужичонка в очках. Негодование распространяется в толпе, как огонь по сухой траве. По общему настрою понятно — попахивает бессмысленным и беспощадным пассажирским бунтом.
Одинокий милиционер у дверей начинает нервничать. Появляется дежурный по вокзалу. Звучат обычные в такой ситуации слова про «напряженный пассажиропоток» и «все уедете, граждане, не волнуйтесь».
Ага, уедете… Когда на горе свистнут. А мне надо сегодня, сейчас. Дело к вечеру. Ночевать негде. Зря я не полетел на самолете. С другой стороны, куда бы я дел оружие — трофейный «макаров» и ТТ, который так и не нашел времени выбросить? Да, от старого ствола надо избавляться. Но это потом. А сейчас во что бы то ни стало необходимо сесть на поезд. Любой — скорый, пассажирский, прямой, проходящий…
Выбираюсь из возмущенной толпы, где каждый что-то говорит или кричит, но никто никого не слушает, на перрон. Первая платформа пуста, на второй стоит какой-то состав. Бывшая когда-то белой, а теперь покрытая копотью табличка на ближайшем — седьмом — вагоне извещает: «Тында-Москва». У открытой двери вагона топчутся, посмеиваясь, две проводницы. Обе в возрасте, за пятьдесят, форменные шапочки одеты с кокетливой небрежностью. Все ясно. Железнодорожные зубры, точнее зубрихи. В штабном вагоне только такие и ездят.
