Нет, капитана Дарванга мало беспокоил военный престиж королевства. А также возвышенные соображения, заставившие монарха сначала сказать «и маленькая держава может стать великой», а затем уморить голодом тысячи подданных, приобретая все более дорогие самолеты и танки.
Интересы Кхена никогда не простирались так далеко. В детстве ему хватало собственных оскорбительно-мелочных забот. Нищета была страшна сама по себе. Но вдвойне ранили попытки родителей замаскировать ее, спрятать от людского глаза. Дешевые безделушки, пестрые бумажные веера, прикрывавшие потеки и дыры на стенах. Фальшиво-радушные приемы гостей — и горестный, с проклятиями, подсчет оставшихся кусков сахара, рисовых печений. Перед зимними дождями Кхен густо намазывал единственные ботинки сажей, замешенной на жиру, — чтобы не так пропускали воду.
К матери, преждевременно увядшей, плаксивой мечтательнице, он относился с презрительной жалостью. Отец был просто отвратителен. Вызывали ненависть его круглая спина и семенящая походка вечного холуя, припомаженные пряди на лысине, заискивающий смешок и внезапные, скрытые от посторонних припадки самоутверждения. Горячечные монологи с постоянным набором тем: «Я — мужчина», «Я — потомок горских вождей» и «Я — хозяин в доме». Привычный финал: вопли, битье тарелок, пощечины матери и Кхену и в итоге рыдания перед домашним алтарем.
Накланявшись, отец с какой-то гадкой кощунственной поспешностью задувал курительную свечу — запасал огарок для следующего покаяния. Лоснящиеся будды и бодхисатвы снисходительно смотрели, как он ползает по полу, собирая осколки посуды. До поздней ночи отец склеивал тарелки — тщательно, как археолог. А мать уводила Кхена в сад.
Нелепым и жалким было ее платье — латаное-перелатанное, зато расшитое стеклярусом и мишурой. Нелепым и жалким был ее садик в тылу хибары, убогая пародия на парки классического стиля, с узловатой корягой, зловонной лужей в качестве озера и кучей камня, на котором никак не принимались папоротники. Мать изливала душу, плача и упоенно рассказывая о своих блистательных женихах; о том, как себе чуть не перерезал вены племянник губернатора; о выездах на морские купания, балах в столице… Кхен угрюмо смотрел в затхлую тьму окраины.
Лишь иногда он выходил из оцепенения, навеянного причитаниями матери. Подбирался. Ноздри Кхена раздувались как у хищника, глаза сверлили издевательски роскошное небо. Нарастающие раскаты взбалтывали застоявшуюся жару. Он сжимал кулаки, до боли стискивал зубы. И вот над лабиринтом крыш, трухлявых галерей и кишащих крысами сарайчиков проносилась рокочущая крылатая Тень. Тень, украшенная самоцветами белых и алых огней. Звезды испуганно зажмуривались на ее пути и потом мерцали сильнее, словно язычки свечей, мимо которых скользнула ночная птица.
Рядом была одна из баз королевского образцового полка.
Летчики, проходившие по чадным улицам городка, безусловно относились к существам высших воплощений. Благоговейный трепет вызывали их ладные подтянутые фигуры, серебряные жгуты на фуражках, значки, шевроны. Все пилотское, от очков с павлиньим переливом стекол до крепких, на толстой подошве тупоносых башмаков, казалось таким дорогим, добротным, настоящим.
Малолетние обожатели выпрашивали у полубогов сигареты, жвачку, гербовые пуговицы.
Кхен рано понял, почему при встрече с летчиком даже девчонки-подростки вдруг опускают ресницы. Как же, нужны вы ему! К существам высших воплощений не прилипал мусор с разъезженных мостовых, их как бы не достигали гнусные запахи из окон и дворов, смрад от рыбы на жаровнях уличных торговцев. (Хотя бы спичкой попробовать то, что едят в обед на базе!) Они уходили, и мрак опускался на город. И только торжественный гул пролетавших «крепостей» заставлял Кхена мечтать и утирать сладкие злые слезы…
Потом стало еще хуже. У матери обнаружили опухоль. Отец не разрешил тратиться на лечение, только раз привел монаха-заклинателя. Мать умирала долго, неряшливо, никогда, впрочем, не забывая принять в постели позу томного и изысканного бессилия. Кхену пришлось быть сиделкой, обмывать впавшую во младенчество больную. Отец почти не бывал дома, пристрастился к опиуму. После смерти жены не покидал курильни. Со службы в налоговом ведомстве его прогнали. Он облысел, распух, чуть ли не ослеп. Накопленные крохи, что пожалел он когда-то на врачей и операцию для матери Кхена, перешли к китайцу — хозяину опиумного подвала. Однажды полиция выловила тело отца из реки. Должно быть, наложил на себя руки, не сумев заплатить за очередную трубку зелья.
Скоро судьба Кхена пересеклась с большой политикой. Пропахший жареной рыбой Лиенлап засуетился и пошел судачить о новостях из столицы, о том, что его величество подписал конституцию… Лавочники не знали, что это такое, но на всякий случай перестали отпускать в долг. А весной была объявлена широкая избирательная кампания.
Один из кандидатов в мэры, ища поддержки горожан, решил припудрить несколько самых вопиющих городских язв. Начал он с призрения сирых. Кхен, давно уже рывшийся на свалках и отнимавший гнилое мясо у собак, пользовался на окраине славой несчастнейшего из детей, а потому послужил кандидату хорошей рекламой. Мальчика поместили в Приют принцессы Тао, где воспитывались сыновья погибших офицеров, незаконные отпрыски сильных мира сего — словом, маленькие существа высших воплощений. Газеты умилились поступком кандидата, потом в эти газеты завернули жареную рыбу. А Кхен Дарванг, одетый в серую униформу с чужого плеча, играл в приюте роли помощника сторожа, ассистента судомойки, рассыльного полотера и даже — временами — роль живой боксерской груши для старших воспитанников. Только теперь ночами было у него два занятия: плакать вслед пролетающим Теням и с упорством древоточца одолевать на чердаке пособия по математике, физике, аэродинамике…
С тех пор сохранял капитан Дарванг редкую невинность ума. Бомбардировщики не были для него ни машинами массового убийства, ни косвенными виновниками нищеты и смерти родителей. То есть он-то, разумеется, знал все это, но не допускал до сердца. Кресло пилота было фокусом всех стремлений, расплатой за муки детства, троном, единственной опорой достоинства…
Здоровяки-блондины из Комитета по контролю над всеобщим разоружением, столь беспечно обдиравшие броню и башни с танков, передававшие артиллерию противоградовой защите и переоборудовавшие авианосцы в плавучие курорты, уже надымили своими сигаретами на плацу и подбирались к ангарам. Чудовищу, созданному для бомбежки и стрельбы ракетами, мирной службы не нести. Его ждали автогенный резак и печь. Существование Кхена оканчивалось также, ибо он был лишь человеческой половиной крылатого кентавра.
