— Андрей, — позвала Таня. — Что ты сейчас делаешь?
— Переживаю, — помолчав, ответил тот. — Сурово стиснув зубы, роняю скупую слезу. Мужчинам надлежит переживать в одиночку. А ты?
— Я устала.
— Как там твои проблемы?
— Отвратительно. Все кругом плохо, никто никому не верит, все разучились верить,
«Почему этот дурацкий зеленый грасс никак не идет из головы?»
— Ты хочешь утешения? — спросил Андрей, красиво заломив густую соболью бровь.
— Кажется, да.
— Ма-аленькая, — ненатурально ласковым голосом нараспев произнес Андрей. — Ла-апонька, бедненькая… Достаточно?
«Грасс, зеленый грасс, примятый зеленый грасс…»
— Какой ты жестокий, — пожаловалась Таня. — Мне нужна твоя поддержка, хотя бы чуть-чуть поддержки.
— Знаешь ли, милая, в своей богатой актерской биографии никогда еще я не играл роль костыля, который можно взять под мышку, когда плохо, и отставить за ненадобностью, когда хорошо.
«ГРАСС!»
— Все, — резко сказала Таня. — Я уже в порядке. Благодарю за сочувствие, оно было весьма кстати.
— Танька! — перепугался Андрей, внезапно уяснив, что переиграл. — Я хочу тебя видеть, приезжай немедленно, в любое время дня и ночи, я не костыль, я просто бревно…
Таня придавила мокрой ладошкой клавишу выключателя и на миг ощутила холод заледеневшего на сыром промозглом сквозняке металла.
Вторые сутки Пирогов пытался увидеть Таню. Он силой принуждал себя спать, но теперь ему снилась одна лишь густая, вязкая темнота. Или абстрактные пейзажи в два цвета, черный и белый. Что-то мешало. Быть может, осознание того, что все это — больше, нежели просто сон? Но в последний раз он видел Таню не во сне. Просто закрыл глаза — и очутился на Земле.
А теперь ничего не получалось.
Пирогов слонялся по планетолету как неприкаянный. В самых неожиданных местах закрывал глаза и мысленно твердил: «Хочу видеть Таню. Хочу видеть Таню». Потом досадливо махал рукой и, бормоча ругательства, продолжал свои странствия по отсекам. Вскоре до него дошло, что каждый раз он попадал на Землю, в Танину комнату, именно из приборного отсека. То ли до Земли отсюда ближе на несколько метров, то ли еще что. Поэтому он запасся тубами с какао и устроился на насиженном месте.
Он представлял себе, как Таня мечется от одного ответственного лица к другому, пытаясь убедить их, что он жив и ожидает помощи. А ей никто не верит. Одни сердятся, другие смеются. И вот у нее опускаются руки, ею овладевает отчаяние, разочарование, и она отступается.
Если бы Таня догадалась зайти к Одинцову! Вдвоем они чего-нибудь и добились бы. Сережка должен ей поверить. Впрочем — почему должен? Он такой же человек, как все.
Сидя с закрытыми глазами, Пирогов откупорил тубу с ледяным какао и приложил ее к губам.
До него донесся тихий женский смех.
Таня сидела прямо на грассе, совсем рядом. Она смеялась, а на щеках виднелись еще влажные дорожки.
— Я думала, что больше не увижу тебя, — проговорила она. — Представляешь, два вечера тебя не видеть!
— Неужто ты из-за меня плачешь? — удивился Пирогов. — Надо же. Вот теперь и умереть не жалко.
— Только посмей, — сказала Таня, гоня с зареванного лица счастливую улыбку.
— Зато у меня было много времени на размышления, — заметил Пирогов. — Я даже нашел кое-какие объяснения нашим чудесам. Фантастика, разумеется.
— Не нужны мне твои объяснения, — заявила Таня. — От тебя ничего нельзя ждать, кроме всяких глупых объяснений! Что тут объяснять? Ты хочешь видеть меня. Я хочу видеть тебя. Как только наши желания совпадают, ты нежданно-негаданно переносишься ко мне в комнату.
— Ну, примерно. Хотя почему бы тебе не перенестись ко мне в гости?
— Ты же не хочешь этого. И я тоже! Очень нужно мне твое дырявое корыто!
— Вот что я надумал. Природой не зря созданы мужчина и женщина. Какую-то цель она этим непременно преследовала — она же ничего не делает зря. Должно из соединения двух половинок возникнуть новое качество.
— Ребенок, — хмыкнула Таня.
— Подожди, не перебивай. Все возлюбленные в идеале должны подходить друг дружке. Но не всегда так получается. Точнее, это всегда не удается до конца, потому что вероятность счастливого совпадения исчезающе мала, идеальные пары разбросаны в пространстве и времени. Но если уж они встретятся, начинаются настоящие чудеса. То самое новое качество.
— Как много ты говоришь! — возмутилась Таня. — Просто ужас.
— И ты можешь не любить меня, можешь ненавидеть, можешь гнать меня прочь, но мы с тобой и есть идеальное совпадение, тот единственный шанс на миллиард миллиардов, ради которого природа и затеяла древний эксперимент с Адамом и Евой. И если ты снова бросишь меня, то пойдешь наперекор самой природе, а это к добру не приведет.
— Вздор, — тряхнула головой Таня. — Что за идеализм? Значит, ничто никогда не сможет разлучить нас с тобой, счастливую идеальную парочку? Никакие силы?
— Думаю, что никакие… если выживу.
Таня снова засмеялась.
— Представь себе, я все это сама отлично знаю, — объявила она. — И даже лучше тебя. Поэтому одна только я во всем мире могу спасти тебя.
— Ну, это не открытие, — вставил Пирогов.
— Не шути, пожалуйста. Хочешь, спасу?
— Чтобы потом погубить на Земле?
— Поглядим на твое поведение.
— Я же люблю тебя. И никому тебя так запросто не отдам. Я тебе уже сто раз об этом говорил.
Таня перестала улыбаться.
— Говорил, говорил, — промолвила она со вздохом. — Не обращай внимания. Мне просто страшно. Я до смерти боюсь, что ничего не выйдет. Это же всамделишные чудеса, небывальщина.
— О чем ты?
— Понимаешь… Все это время мы с тобой хотели не так уж много — только повидаться. Но я всегда хотела чуточку большего: чтобы ты, живой и невредимый, очутился в моей комнате. И ты действительно переносился в нее. Сидел на моем грассе.
— Вот уж это вздор так вздор! — не утерпел Пирогов. — Я ни на миг не покидал этого чертова приборного отсека!
— Да уж, конечно! Просто ты никак не желал поверить в то, что это возможно, по причине своей идиотской трезвости мышления. И потому не мог вырваться из стен этого самого… отсека. Наши миры все же совмещались, но не проникали один в другой. Ты, ты мешал.
— И что же дальше?
— Дальше всего-навсего надо поверить в реальность происходящего. Поверить мне, самому себе поверить. Только изо всех сил, по-настоящему, слышишь? В этом твое спасение.
Пирогов приподнялся на локте.
— Я очень хочу верить, — сказал он. — Очень сильно хочу. Но это… непросто.
