— Иди сюда, Скала. Да ближе, ближе!
Он подошел с робостью. Я показал ему, как надо мылиться, Вода холодила. Скала взял мыло и через мгновение окутался пузырчатой пеной. На толстых губах обескураженного парня впервые проблеснула улыбка, и он, обнажив зубы, кивнул; посмотри, мол, на себя — ты стал забавный. Я тоже показал на него пальцем: на себя, дескать, полюбуйся. Он нисколько не боялся меня, и это удивляло. Я спросил, ложась в воду:
— Почему ты меня не боишься?
В общем-то вопрос был сформулирован неправильно — я собирался сказать: «Почему ты не удивляешься?»
Воин тоже лег в воду, и мыльная пена зашипела вокруг нас, опадая, речка же покрылась радужной пленкой. Купол над нами лопнул вдруг с нежным звоном, и я почувствовал мокрым затылком ветерок. Воздух был парной, со стойкими и неназойливыми запахами. Тучка насекомых, покружась невысоко, улетела прочь, растаяла. На руку мне села бабочка с треугольными крыльями — угольно-черными с бархатной глубиной, по черноте симметрично раскатывались оранжевые пятнышки, составляя узор. Бабочка улетела, вспугнутая, и я уловил кожей нежное дуновение от ее крыльев.
— Эге-ге-ге!!
Эха не было. Крик мой пропал, запутался, будто в вате.
Я вылез из воды, отряхиваясь, и опять спросил у воина — он лежал на спине с закрытыми глазами, блаженствовал:
— Так почему все-таки ты меня не боишься?
Парень вылез из речки неловко и ударился задом о песок.
— Вы уже были.
— Как это — были?
«Лингвист» помаргивал лампочкой, и воин косился ни него без симпатии.
— Вы ушли и пришли.
— Мы не приходили!
— Разве не вы оставили нам Истины на Камне?
— Не мы.
— Я не верю! — ответил воин и поднялся, стаскивая с себя набедренную повязку. Черные его ягодицы блестели, как лакированная мебель. Он отжал повязку, морщась, уселся на свой мокрый след, оставленный давеча. Какой смысл было тогда отжимать повязку, коли опять устроился в лужу. Забавный, однако, малый.
— Что за камень?
— На нем Истины. Он там. — Воин вытянул руку, показал в моросное и дряблое небо. — Он у врагов, а Пророк, — тут воин подозрительно огляделся: не слушает ли нас кто? — а Пророк забыл Истины. Он помнит только одну, но Камень большой.
Я, конечно, ничего не понял и пожал плечами.
— Племени нужны Истины, жить без них грешно — так завещано.
— Кем же завещано?
— Кто ушел и придет.
Абракадабра какая-то!
— Ты теперь домой подашься, парень?
— Нет, я умер.
— Ты, милый, совсем живехонек. Ну поедем со мной тогда.
— Я сейчас буду вытаскивать сердце и удалюсь к Вездесущему.
— Это успеется. Все мы когда-нибудь удаляемся к Вездесущему. — Я затолкал этого малахольного юнца в танкетку, и мы помчались домой. Скафандр мой лежал рядом на сиденье, и шлем, свисая, болтался при тряске, будто голова трупа. Это было неприятно, и я спрятал скафандр в бункерок.
— Мы еще поживем, Сын Скалы! И по возможности дольше, потому как жить любопытно.
Лопоухий абориген по-прежнему был в прострации. Я совал ему всякие безделушки, я показывал ему фокусы, но парень засох в своей тоске, он дни и ночи сидел на краю ковра в холле, качался, как будда, и нехорошо выл. Вой этот раздражал меня до того, что однажды я чуть не стукнул этого недотепу по шее, но сдержался — жалко мне его стало. Надо нам что-то срочно придумать, иначе помрет Сын Скалы во цвете лет, задавленный печалью, черт его забери! Я допытывался у парня, как и чем живет его племя? Отвечал он мне неохотно и без конца повторялся. Выяснилось, что когда-то (никто не помнит и не знает, когда) явились сверху люди, большие и желтые.
— А на чем они явились?
— Никто не знает, и никто не помнит. Они оставили нам Истины, которые написаны на Камне. Камень большой, и Истин было много. Но Пророк стар и каждое утро с башни поет только одну Истину.
— И что за Истина?
— Помогай слабому. Слабый в яме.
Вот это да! Стоило пришельцам тратить энергию и время, чтобы принести из далекого далека такую захудалую мудрость. Что-то здесь не так.
…Сын Скалы раскачивался сидя, подобно механизму, и пел. Он в общем-то не пел — поскрипывал с безысходностью. «Лингвист» переводил со сбоями и пропусками следующее:
«…А однажды я повстречал чудовище на трех ногах (третья была сзади) и с тремя глазами (третий глаз был сбоку). Я не умею бояться, но у меня вспотела спина. Я сказал тому на трех ногах и с тремя глазами; „У тебя свои заботы, у меня — свои. Разойдемся?“ Но чудище зарычало, и я пронзил его копьем. На землю полилась черная кровь. Я бы принес домой шкуру того зверя, но когда я пронзил его копьем (это был удар настоящего воина!), то все исчезло и был только дым. О, Вездесущий, если я сказал не так, ты простишь меня по безмерной доброте своей. Я ведь всего лишь слабый сын племена Изгнанных. Ты же велик, и лицо твое большое, как нёбо. Сердце твое тоже большое, и глаза твои видят все… А еще однажды я испытал свою силу — ударил по камню так, что стало больно руке, из камня же прянул огонь такой силы, что погасли звезды. Дело было ночью, и никто не видел того пламени, только в лесу заплакали птицы. Я сильный! Возьми меня и сделай солдатом твоего воинства. Не пожелаешь сделать солдатом, определи слугой, и не будет у тебя слуги, преданней и проворней…»
Я не сразу догадался, что приятель мой сочиняет нечто вроде рекомендации самому себе, цель которой — исхлопотать у Вездесущего место потеплее. И врет, конечно, как сивый мерин.
«…А еще однажды, тоже ночью, я крикнул так, что в реке остановилась вода. Буду рабом твоим, о Вездесущий, и смогу из башни говорить твои указы так громко, что меня услышит даже трава…»
Я убил полдня, чтобы втемяшить мысль, осенившую меня, в лопоухую башку этого молодого лгуна, что умею слова оставлять на бумаге, что письмо Вездесущему можно послать вроде бы по почте и ждать рассмотрения ходатайства, так сказать, на месте. У Вездесущего много хлопот, и чем слушать ему каждого, он прочитает документ и наложит резолюцию в таком духе: или, значит, Сыну Скалы следует спешно вознестись, или же проживать, в своей деревне до востребования. Скала был парень в общем-то не совсем темный, он наконец уловил суть. Потом я продемонстрировал ему, как оставляют слова на бумаге, и несложная эта операция привела его в восторг. Потом мы начали сочинять документ. Как и всякий документ, он составлялся по форме. У Вездесущего было несколько синекурных должностей. Самая перспективная — нечто вроде телохранителя и начальника личной гвардии. На худой конец можно поступить в гвардию рядовым с перспективой на повышение. Вторая завидная должность управляющий хозяйством Вездесущего. Тут имелась в виду охота, рыболовство, ну и хлебопашество. Рядовым охотником сделаться еще куда ни шло, а вот закабалиться в крестьянство — совсем нежелательно, потому что от этой исходной точки путь наверх заказан. И уж совсем золотая дорога — третья; стать мужем одной из дочерей Вездесущего. Их две у него — одна ведает тьмой, другая же светом. Дочь тьмы — та постарше и побогаче. Это и объясняет, что на планете всегда смутно и солнце на чистом небе — большая редкость. Значит, чтобы Неизмеримый как-то выделил того, кто возносится на данный момент, от иных прочих, надо иметь силу, хозяйственную сметку и высокие мужские достоинства. Ясно. Поехали!
