Согласно другой теории, приливно-отливное трение, как раз напротив, будет отталкивать оба небесных тела друг от друга. Старый мудрец, придумавший эту теорию, считал ее более правильной — он даже подкрепил ее математическими выкладками. Очевидно, его формулы оказались неверными либо случилось что-то, что нарушило естественный ход событий.
Возможно, в течение своей долгой истории человечество подчинило себе такие силы, которые позволили ему самовольно влиять на природу вещей, казалось бы, ему неподвластных, — например изменять орбиты планет.
В самом ли деле он попал на Землю далекого-предалекого будущего? Быть может, «Рахиль» попала в некое место, где ослабла ткань Времени, или же прошла сквозь потайной ход мироздания, дверь в который приоткрылась и снова захлопнулась за «Рахилью»?
Измаил пришел к выводу, что он находится на дне высохшего Тихого океана, в южной его части. Мертвое море — все, что осталось от некогда безграничных водных просторов. Большинство живых организмов не смогло приспособиться к жизни на земле, которая все время ходила ходуном. Животные в основном отказались от наземного образа жизни, и воздушная среда наполнилась разнообразными видами летающих рыб.
Придя к такому заключению, Измаил не почувствовал себя еще более одиноким и покинутым, а, наоборот, взбодрился.
Без теории или догмы человек что корабль без руля и ветрил.
Теперь, когда у него была теория — или хотя бы догадка, — он может рулить, а если надо, то и держаться круто к ветру.
Может выйти невредимым из самого жестокого шторма и избегнуть мелей.
То, что он, возможно, находится на родной планете, а не на какой-нибудь планете близ звезды, столь отдаленной, что ее нельзя увидать с Земли, вселило в него мужество. Это была незнакомая ему Земля, и если бы он мог выбирать, он бы, наверное, отправился в прошлое, а не в будущее. Но выбирать не приходилось. У него и раньше многие годы не было своего дома — вернее, его домом была вся планета; и раз он мог почувствовать себя как дома на баке китобойца или среди людоедов племени тайпи — значит, можно было попробовать прижиться и здесь.
Он бодро сполз вниз и забрался в лист, он же гамак, висевший возле девушки. Она привстала, взглянув на него, а потом отвернулась, явно собираясь уснуть. Над ними были другие листья, скрывавшие их от небесных акул, но вот огромные тараканы — подумав о них, он потрогал ухо, которое еще немного болело, — и Бог знает, нет ли здесь хищников побольше и пострашнее?
"Как же с ними быть?" — подумал он, засыпая.
Проснувшись, он выпил еще воды из одного из стручков, которые девушка сорвала перед сном. Солнцу теперь оставалась одна восьмая его небесного пути. Стало еще немного жарче. На востоке, словно гигантский кегельный шар, взошла луна. Судя по скорости, с какой она перемещалась по небу, луна вновь должна была догнать солнце, чтобы закатиться одновременно с ним.
Девушка жестом подозвала его, и Измаил стал делать то же, что и она. Они ползали вокруг, раздвигая заросли, пока она не нашла, чем позавтракать. Это был какой-то парализованный зверь, возможно, потомок домашней кошки, известной Измаилу. Голова у него была как у домашней кошки, но тело было змеиным, а лапы — слишком длинными и тонкими. Зверь был лохматый, с длинной шерстью в черно-белую полоску.
Прежде чем перерезать кошке горло, девушка подождала, пока лиана оторвалась от яремной вены. Почему надо было ждать, он не знал. Наверное, между разумной плотью и полуразумной растительностью здесь существовало что-то вроде телепатической связи. А может быть, она просто соблюдала правило, нарушив которое можно было подвергнуться нападению со стороны растений.
Он многого здесь не понимал. Измаил радовался не только тому, что благодаря девушке он был не одинок. Она знала, как вести себя в этом небезопасном мире, и, похоже, знала, куда идти. Он шел за ней, благо она не возражала, и пока они продвигались на север, Измаил учил ее язык.
В конце концов солнце скрылось за горизонтом, и ему на смену явилось зрелище черного неба со странными созвездиями. Луна, словно мертвая голова одного из здешних богов, катилась по небесам вниз. Она была такой огромной, что Измаил долго не мог отделаться от ощущения, что она упадет на Землю и раздавит его. Он научился распознавать по фазе луны, когда наступит сизигийный прилив. Измаил ненавидел это время, поскольку тогда слабая тошнота, преследовавшая его постоянно, усиливалась.
Длинной-предлинной ночью было сначала жарко, потом в самый раз, а потом, под конец, похолодало. Измаил в своей тельняшке без рукавов и моряцких брюках дрожал от холода; пока он спал, его ботинки кто-то унес. "Тараканы", — решил он.
На Нэймали — так звали его спутницу — одежды было слишком мало, чтобы защитить ее от холода, но, похоже, она нисколько от этого не страдала, будучи в этом отношении похожа на жителей Патагонии, которые тоже ходят голыми. Ему пришлось предложить ей спать, обхватив друг друга руками, чтобы удержать тепло. Она отказалась, так же как впоследствии отвергла его попытки поцеловать ее.
К этому времени он уже понимал ее язык достаточно хорошо для того, чтобы наконец узнать название места, откуда она родом, и как она здесь оказалась. Заодно он понял, почему не должен к ней прикасаться.
Это была Нэймали, дочь Синнетраа, правителя города Заларапамтра. Синнетраа был джаррамуа, то есть королем, хотя это слово можно было бы перевести на английский более точно как "великий адмирал". Он был также верховным жрецом великого бога Зумашмарты и начальником тех, кто говорил от имени младших богов.
Город Заларапамтра находился далеко на севере, на полпути к вершине горы, которая, как подозревал Измаил, некогда была подводной частью острова в южной части Тихого океана.
В этом городе Нэймали жила во дворце из хрусталя, созданного при помощи инструментов из камня и кислоты, которую выделяли какие-то животные, под присмотром основателя города, полубога Заларапамтры. Она была одной из двадцати четырех дочерей Синнетраа, имевшего десять жен. Нэймали была чем-то наподобие весталки, и ее главной обязанностью было сопровождать корабль во время его первого плавания, чтобы ему сопутствовала удача.
Измаил удержался, чтобы не напомнить ей о провале этой миссии.
Похоже, Нэймали не была особо удручена этим фактом.
И все только потому, что память о гибели судна и экипажа изгладило воспоминание о куда более серьезном несчастье.
За несколько дней до того как с неба на него свалилась «Рахиль», корабль Нэймали встретил другое китобойное судно из их города.
После обмена приветствиями его капитан поднялся к ним на борт. Тот явно хотел сообщить что-то ужасное: он был бледен, глаза покраснели от слез, а голова была вся в пепле, перемешанном с жиром; на груди была ножевая рана, которую он сам себе нанес, а лицо идола-покровителя корабля было закрыто маской.
