Имя твоего отца — Р’харта.
Ты еще побаиваешься собственной тетки, когда она ведет тебя во взрослые покои, в залу, откуда правит мирной жизнью резервации.
— Я покажу тебе кое-что, — говорит она, большими, жаркими, нервными руками оглаживая твои плечи. — Это вещи твоего отца.
— Оружие? — жадно спрашиваешь ты.
— Нет. Украшения.
Комната роскошная. Ты никогда не видел такой роскоши, ты уже достаточно разумен, чтобы понять — это все ветхое, старое, собранное по крупице, когда-то случайно спасенное. Жалкие остатки былой красоты. Тебе не жаль потерянного. Но почему-то обидно.
Тетка ставит тебя перед зеркалом.
— Закрой глаза.
Привычные медные колечки покидают уши: новые серьги куда больше и тяжелее, тебе хочется посмотреть, что это такое, и почему для Цмайши это так важно, но ты обещал и стоишь, зажмурившись. Крупное тело тетки мечется туда-сюда за твоей спиной.
И ожерелье — тяжелое, большое, тетка часть шнура собирает узлом у тебя на загривке. Ты слышал: тот, кто оказался твоим отцом, чье имя подобно грому, до сих пор устрашающему победившего врага, был велик телом так же, как и духом. Никто не мог с ним сравниться.
Ты впервые жалеешь о том, что пошел в малорослую мать. Говорят, огромный, со среднюю женщину ростом, Р’харта и миниатюрная Суриши рядом выглядели потешно.
Пояс. Браслеты.
— Открой глаза, — шепчет Цмайши.
Ты повинуешься.
Мороз подирает по коже.
— Украшения твоего отца… — повторяет тетка. — Когда-нибудь у тебя будут такие же.
Два чувства вспыхивают в груди: ты понимаешь, что нельзя предать отца, ушедшего в безнадежный бой с победившим врагом, что ты обязан стяжать славу и отомстить за него, но…
— Час придет, — с мукой в голосе шепчет тетка. — Он придет, он уже близок… Мы отомстим!
Их руки похожи на человеческие, но тонкопалые, тонкокожие, розовые, с нежными прозрачными пластинками вместо ногтей. Если ободрать их и покрыть кости лаком, то получатся такие вот серьги. Их черепа тонкостенны и округлы; видно, какими большими были глаза в этих глазницах, какими маленькими — эти рты со слабыми плоскими зубами. Семь черепов снизаны в ряд от одного твоего плеча до другого, затылочные части спилены, на месте глаз — драгоценные камни…
Тебе страшно.
Перед глазами картина: маленькая х’манка идет рядом с огромным нуктой. Зверь нюхает воздух, верхняя губа подрагивает. У х’манки подрагивает точно так же.
***
“А то я не понимаю, за каким хреном ты его взял”, - покатывался Гуго. — “Ты ж у меня таких любишь, я тебя знаю. А что морда — подумаешь, морда, задом кверху положишь, и не видать”.
Гуго шутил. Рихард прекрасно знал своего брата и не был чужд его чувству юмора, но эта шутка его раздражала и злила. В особенности потому, что Одноглазый никак не хотел расставаться с ней. Даже после того, как брат объяснил ему, что потеха надоела.
И еще потому, что Л’тхарна действительно ему нравился.
Даже, пожалуй, до ксенофилии.
А слухи насчет биопластика оказались верны. По крайней мере, частично. Рихард чуть ли не умолял ррит не играть с ним в поддавки, Л’тхарна клялся, что и не думает, если капитан Рихард приказал, а обмануть х’манка ррит никогда не сумеет. Он еще сказал ошеломленно: “А говорили, что х’манки слабые…”, и Рихард честно ответил, что на нем гипертехнологичный костюм. Но впечатления это, судя по всему, не испортило. После той забавы Л’тхарна стал смотреть на Рихарда так, что его хотелось снова погладить по голове.
Погладить. Ощутить кожу ладонью, ощутить теплый запах, тепло тела, прохладу волос…
А почему, собственно, обязательно должен быть — человек?
Когда эта мысль явилась впервые, Ариец сплюнул и выругался. Надо ж было до такого дойти. Поганец Гуго отравляет атмосферу рейса. Нет, Рихард любил своего брата, но исключительно в деловом ключе. Гуго мог бы при случае положиться на Рихарда так же, как Рихард на него. Летать же вместе с Одноглазым… Так, пожалуй, он, капитан, начнет обращаться к команде не “джентльмены”, а “парни”, на чистенькую, нежную “Элизу” станут перед стартом грузить спиртное цистернами, и кончится все тем, что эстетствующий капитан Ариец, упившись до скотского состояния, отправится на fuckingame.
И отымеет там рритскую бабу с восемью сиськами…
Рихард сплюнул вторично. Почему-то пришло в голову, что чужие женщины на людей совершенно не похожи и сексуально не привлекательны ни в малейшей степени, зато мужчины…
И сразу представилась узкая треугольная спина Л’тхарны под шоколадным водопадом волос. Не по-людски устроенные грудные мышцы и пресс: одежда на ррит была своя, открывавшая грудь до того места, где у людей бывает пупок. Стройные мускулистые ноги — если не соображаешь в анатомии, от человеческих и не отличишь, — ниже колен открытые. И на икре, с внешней стороны, — татуировка, похожая на цветок. И сладкий, влекущий запах теплого тела…
Уши смешные. С серьгами.
В Первую космическую в таких вот ушах носились серьги из человеческих костей. Обычно пальцы. Или кисти рук.
Люнеманн подумал об этом и криво ухмыльнулся.
А ведь он и внимание-то обратил на зверюгу только из-за красивой фигурки. Еще, помнится, подумал, как неплохо было бы его… Увидел морду, конечно, — тут же весь интерес отшибло, но человеку свойственно привыкать к тому, что он видит. Один раз на эту пасть клыкастую глянул и поежился внутри. Десять раз. Сто.
Сейчас внешность второго пилота Арийца ничуть не отталкивала. Зато месяц воздержания, накладываясь на общий повышенный тонус закатанного в пластик организма, сообщал плоти сильное беспокойство.
Глаза золотые. Нитевидный, вертикальный черный зрачок и густая чернота по краю века.
Интересно, когда-нибудь, где-нибудь, смотрел ли ррит на человека — вот так? Как Л’тхарна — на него?
Рихард вошел в рубку. И снова встретил этот взгляд.
И еще — нахальный взгляд заметно нетрезвого братца Гуго.
Что-то внутри задрожало и напряглось, отвердев до металлического состояния. Если Гуго опять взялся за свое… Набить морду. Тут же, собственноручно. Потому что если поступить так, как хочется, то есть разрешить Л’тхарне сделать это самому — вряд ли корабельный медик Майк сумеет вернуть здоровье младшему Люнеманну.
Твою мать, Рихард. Это же твой брат. Родной.
Это же поганая тварь.
То есть это Л’тхарна — поганая тварь.
— Гу, ты что здесь делаешь? — мрачно спросил Рихард.
— Я? — изумился Гуго. — А что? Мне нельзя ходить по кораблю родного брата? Да еще после того, как я тебя навел на такие бабки?
