У пошел в лес тоже. Конечно, неплохо было бы нарваться на драку, но сейчас, после ночного объяснения с сыном, он чувствовал себя заряженным бодростью надолго. Да и много их все-таки было, так что, если самому не убивать, скрутить могут. Больно уж много. Доставят в оправдание к правителю, а тот, пожалуй, и выполнит обещание: посадит. В одиночку У не хотел.
Про дракона (II)
Дракон шипел и плевался огнем. Шел к нему, заслонясь оплывающим шитом, рыцарь. Подошел - к убил с великим трудом и риском для жизни. Потом сел рыцарь на опаленную землю и, размазывая грязь по мужественным чертам, задумался. Но едва ли он думал о том, что было б, окажись температура пламени повыше или шкура еще толще. Не могут такие мысли приходить в рыцарскую голову. Тем более, что есть тут своя правда: не могло быть на него дракона с более убойными свойствами, потому что на каждый век - свой дракон. По силам, по способностям. Дракон, взращенный атмосферой своего времени, ведь не на пустом же месте он возник. Для появления дракона тоже нужны предпосылки, материальные и моральные.
Когда кончались героические эпохи, вымирали богатыри и бандиты. Когда садились на землю и начинали строить и созидать батька Махно и мама Маруська, везло тем героям, которые наряду с трицепсами получили от родителей в наследство лишнюю извилину на сером веществе. До этого проще бывало: явится чудовище и убивает, потом явится герой - и убивает чудовище: мечом, камнем, "медными руками", наконец. Но тут явился сфинкс, убивающий вопросами: эпоха потребовала ума. И нашелся. Эдип. Ответил - и сгинул сфинкс.
Одним драконам требуется построить мост через море за год и день. Других можно усмирить формулой. Всяких драконов хватает на человеческий век.
Те, кого Я смог собрать в лесу, расположились неподалеку от пещеры. У поневоле слышал все, что сын энергично объяснял им в порядке знакомства. Конспект этой речи выглядел приблизительно так:
- Туда вашу сюда и наоборот, - сообщал Я для зачина. - Какие знают себя мужиками, те со мной. Бороться за вечные идеалы. Демократию. Свободу печати. В едином порыве. Резать, жечь и к ногтю гадов! За поруганные святыни отомстим. Мать, мать... Родина-мать... И воссияет то, что должно воссиять, и мир наступит, и в человеках благо... это. Благо, короче в человеках. Понятно? Кто со мной - влево, остальные - на все четыре стороны, и черт с вами, я больше таких спасать не буду.
Теперь лес на горе оказался густо населен, но люди прятались, изведав горя, и потому не спугивали тишину.
Только шорохи в ночи стали гуще.
Вокруг костра сидели втроем, тень не в счет. Я был радостен.
- С тобой на пару мы бы поработали, отец, - приговаривал он. - Шел бы с нами, а? Ведь воевал когда-то? Воевал. Да как! До сих пор легенды рассказывают. Ведь подумать грустно, - обратился он к женщине, - каким воином он был! Сотню новобранцев за него предлагали! А теперь? Сидишь тут, - корил он У. - Думаешь, тогда война была, а сейчас - шутки? Сейчас, может быть, и похлеще, чем тогда.
- Когда - тогда? - рассердился У.
- Да во время той войны, великой.
У раздраженно засопел, попытался промолчать, но не смог: может, вино в голову ударило или час такой выпал.
- Не было никакой войны, - отрезал он высоким вредным голосом. - С чего ты взял, что была война, да еще - великая?
- Как это с чего? - несколько оторопел сын. - Все говорят: великая война, великая победа.
- Много ты знаешь! - фыркнул У.
- Да это все знают! Хоть ее вот спроси!
- Я знаю, - подтвердила женщина. - Полчища захватчиков хлынули на страну с северо-востока. Чужеземцы были сильны и свирепы. Сильных они убивали, слабых порабощали. Разрушали города и сжигали деревни, - женщина говорила словно бы наизусть, как школьник отвечает хорошо вызубренный урок: этот урок вдалбливался в головы уже несколько поколений. - Но в решительный час народ сплотился вокруг правителя, как большая дружная семья вокруг мудрого отца. И была война, славная самоотверженностью солдат, подвигами офицеров и дальновидностью военачальников. А потом была великая победа, и стране выпало счастье долгого и прочного мира. А многочисленные пленные и горстка предателей, оставшихся в живых благодаря доброте правителя, направлены были копать канал на северо-востоке - откуда пришли жестокие и куда бежали трусливые. Только, по-моему, канал так и не выкопали.
- Вот! - сказал сын.
- Все это складно. Но войны не было, - отозвался У.
- А что было?
- Я хорошо помню, что тогда было: голод был. - У помолчал, преодолевая нежелание говорить об этом, но все же продолжал: - Два года подряд голод был. Засуха. А знаешь, с голоду люди злыми становятся. Самое спокойное это если человек целый день работает и получает столько, чтобы самому поесть и семью накормить. Лучше, чтобы на завтра не оставалось, тогда он завтра снова работать пойдет - куда денется! С сытыми ладить труднее: если у него есть все и надолго, с чего он тогда слушаться станет? Приказы выполнять? Но, с другой стороны, сытый человек - спокойный. Разве что с жиру дурь найдет, побезобразничает немного, кровь разгонит. Вообще же сытый боится, как бы не отняли у него его достояние, а потому особых беспокойств начальству не причиняет. Пока были зоны, вопросы эти решались довольно просто, поскольку излишки отнимались, продукты производства распределялись между работниками, голодных не было. А тут голод настал, настоящий. Экономика - штука хрупкая. Сломались стенки, разделяющие зоны, но сломалось и что-то в экономике страны. А голодными, по-настоящему голодными людьми управлять трудно. Потому, кто долго голодает, если даже кинешь кость, он воспримет это не как дар небес, а как должное. А если человека за работу его не кормить, он и работать перестанет. Зачем ему работать? Так ничего не дают и этак ничего. Что работай, что нет - все одно. Дальше - хуже. Дальше он думать начнет, где хлеб доставать. А голова у него свободна, и руки тоже, работать-то он бросил.
Я слушал, все еще усмехаясь, но усмешка сползала с его лица. Женщина совсем затихла.
- Дальше - хуже, - повторил У. - Есть хочется, чем дальше, тем сильнее. Когда голодный начинает пищу добывать другим путем, не работой - тогда и происходят беспорядки. Голодный человек - страшный, он слов уже не понимает, ему слово - ничто. Он на любое преступление пойдет, потому что мирные и послушные скорее подохнут, а по-другому - надежда есть: может жив будешь, или хоть нажрешься разок. И начались грабежи, разбои, убийства. Поджоги начались. В обычные времена на разбой идут одиночки, а тут чуть не все. Кто не в открытую грабит - тянет что где плохо лежит, до чего достать можно. Запасаются: вдруг еще более черный день выпадет. Наблюдают. Голодный человек, он внимательный, он-то заметит, на что сытый и взгляда бы не обронил. Так и пошло: кто горит ясным пламенем среди бела дня, кто с голоду помирает, а кому уже ничего не надо, лежит в пыли и улыбается от уха до уха глоткой перерезанной. Вот тогда и заговорили о войне. И это поначалу даже всех обрадовало. Так надоела жизнь голодная и тоскливая, что хоть каким переменам обрадовались бы. А раз война - все, как при войне. Одних сразу в армию забрали, там хоть кормили. Других прижали. Когда в мирное время безобразничаешь, одно дело. Но если в стране законы военного времени действуют - спрос другой. Тут нарушитель уже враг или пособник врага, поскольку непослушанием своим нарушает общее единство и помогает противнику. Введены были военные трибуналы. Чиновники форму надели. Работать от зари до зари - это само собой. Как же - война! У кого запасы были - отобрали. Кто позволял себе говорить лишнее, исчезал. Война многое предполагает. Защитников кормить надо, порядок охранять. И через некоторое время тишь настала. Раз молчат - все довольны. Все слушаются приказов и работают от зари до зари. Война.
