Мальчишка поднял одну коробку, крест-накрест перевязанную веревкой, потащил, держа ее у живота, к машине. Он хотел было приподнять коробку, поставить в проем, да велика оказалась для пацана тяжесть.
Из глубины фургона высунулись руки, кто-то нетерпеливо встряхнул кистями:
— Давай!
И тут Геннадий Павлович, мысленно повторивший движение мальчишки, увидел, как тот, словно бы безо всякого усилия, на вытянутых руках подал коробку принимающему.
— Вот это дело, Славка, — похвалил пацана голос из фургона.
Геннадий Павлович тоже крякнул одобрительно, а ощущение у него было такое, словно он сам поднял эту коробку.
— Книги вдвоем, Славик! — предупредила женщина.
Взявшись за веревки, они с трудом поднесли к машине тяжелый пакет.
"Помочь бы, — подумал Соловцев, — да неловко как-то… Ну же, давайте!"
— И-и-раз! — скомандовала женщина.
Пакет неожиданно лихо взлетел над бортом и плюхнулся в машину. Славка и женщина растерянно уставились друг на друга, потом оглянулись, словно ища объяснения случившемуся. Геннадий Павлович засмущался и торопливо двинулся прочь: впечатление, что именно он подбросил этот пакет, на сей раз было полным.
Смущение тут же исчезло, и на душе Соловцева сделалось легко и радостно. Он шел по улице, тихонько посмеиваясь и покачивая головой.
Возвращаясь домой в метро, теснясь в набитом вагоне, Соловцев обратил внимание на стоящую неподалеку девушку, читающую журнал. Одной рукой она держалась за поручень, а ту руку, в которой у нее был журнал, отягощал еще и портфель. Читать в таком положении было ей неудобно, портфель оттягивал руку, девушка морщилась, но отпустить поручень и освободить руку не решалась: вагон раскачивало и подергивало.
"Подержать бы ей портфель… — подумал Соловцев, — да решит еще, что заигрывает старый хрыч!.."
Девушка вдруг изумленно глянула на портфель, проверяя, на месте ли он, принялась было читать, снова глянула, пожала плечами.
Соловцев же ощутил некоторое напряжение в руке, некоторое усилие со своей стороны, впрочем незначительное.
Вот с этими случаями — с погрузкой на Васильевском и девушкой в метро — и связывал Геннадий Павлович проявление своего необъяснимого свойства, "этой штуки", как определил он про себя.
В чем это свойство, летчик понимал уже к концу третьих суток, считая с памятного сна.
И говорил себе так: "Если мне жаль кого-то с ношей и я мысленно хочу ему помочь, я тем самым тут же передаю ему столько своей силы, сколько ее для этой ноши требуется. Причем чем существеннее эта моя помощь, тем сильнее моральное удовлетворение". Потом он вывел предельно лаконичную формулу: "жалею — несу — радуюсь".
Посмеиваясь, Геннадий Павлович окрестил сформулированную потребность Законом Хозяйственной Сумки.
Тот факт, что никакого путного объяснения "этой штуке" найти он не может, мало волновал Геннадия Павловича. Главное-закон действовал, а от действия его получал Соловцев истинное удовольствие.
Но вскоре начал Геннадий Павлович чувствовать некоторую усталость, а потом и вовсе начал зверски уставать: очень уж много приходилось таскать, а главное — мотаться по городу вслед за клиентами. — Да и действовало летчиково свойство день ото дня все на большее расстояние, так что, имея в поле зрения даже двоих сумочниц-авосечниц, он мог и обслужить двоих, если, конечно, путь обеих совпадал. А уж коли мог он обслужить, то и обслуживал.
… Геннадий Павлович наслаждался покоем, вытянувшись на тахте и задумчиво посасывая пустой янтарный мундштук. Вторую неделю обходился он без курева, оставив эту вредную привычку в целях сбережения здоровья. И странно — оставил на редкость безболезненно, безо всяких там таблеток, безо всякой траты нервов. А прежде он, заядлый курильщик, и помыслить не мог о таком подвиге, даже в госпитале на койке исхитрялся курить втихую.
Усталость схлынула. На душе, как обычно в последнее время, было спокойно. Он думал об июльском посещении треста озеленения — места своей будущей работы. Ох и здорово, что он набрел на этот трест! Могло ли отыскаться что-нибудь заманчивее для него, полжизни прожившего среди снега и голого камня, среди замшелой тундры, в краю вечной мерзлоты? Теперь хватит зелени до конца дней. И народ там неплохой. Вот хоть Кошкин Иван Семенович — отличный мужик, даром что кадровик. Эк он на меня тогда воззрился! А наверняка уронил бы свой ящик, кабы не я…
Геннадий Павлович рассмеялся, вспомнив эту ситуацию: пожилой сутулый человек, чем-то расстроенный, резко вырвал из шкафного гнезда одной рукой тяжеленный картотечный ящик и все же не уронил его.
Так и познакомились… А что до августа подождать нужно, не беда, скучать не придется.
Ты вот даже с Паклиными повидаться не удосужился со дня приезда. Стыдуха! Позвонил, доложился и пропал. А еще дружили в Н-ске… Наверняка обиделись супруги Паклины, фу-ты, стыд какой! Ну ладно, исправимся. Вот и хорошо, что время есть, очень хорошо.
Геннадий Павлович потянулся, рывком сбросил ноги с тахты. Сел. Ну, отдохнул, и опять сил — хоть отбавляй. Эх, да не так и обременительны все эти подноски да поддержки.
Зато приятно-то как!
Насвистывая, он подошел к окну, сдвинул цветочный горшок, распахнул створки, лег грудью на подоконник.
Иван Семенович рассказывал мне о той встрече в отделе кадров: "Представляете, Саша, мою реакцию? Я так и обомлел. Ящик-то длиннющий, тяжеленный. Всегда я его аккуратно вынимал, а тут, с расстройства-то, и рванул. Да еще на дверь оглянулся: кого, мол, нелегкая несет? А тут словно бы кто-то подхватил этот ящик вместо меня, понимаете? Не могу объяснить, Саша, почему, но у меня сразу же возникло чувство, что именно этот посетитель мне и помог, Геннадий Павлович то есть. Он стоит, улыбается, довольный: куртка нараспашку, белая рубашка — славный такой, ладный. Может, говорит, не вовремя я пожаловал, в обеденный перерыв, но мне тут сказали, что вы и в обед работаете? Мне только в принципе узнать бы: гожусь я вам или нет?
А я, и верно, Саша, на обед не хожу, так иногда чайком побалуюсь и работаю себе потихоньку, пока Елена Ивановна и девчонки наши в буфете отстаивают.
Что ж, говорю ему, с вами поделаешь!
И улыбаюсь, на него глядя. А ведь с утра-то, когда заподозрил я у себя эту гадость да диагноз себе гробовой поставил, настроение у меня — сами понимаете… Вот ведь какой это был человек! Что-то он этакое излучал, эманации некие…
Сказал я ему, мол, скоро у нас освобождается место: мастер участка на пенсию отправляется-мы, смеюсь, одного пенсионера другим и заменим! Спасибо, отвечает, а то так и помру, ни одного дерева не посадив!
