Пробормотав эти слова, он замолчал и некоторое выжидающе глядел на время (бесконечно долгое, мучительное, как показалось ему). Лена была разочарована - слова о полетах она посчитала бредом; иное же она предвидела, и только надеялась, что, быть, все-таки, не разрешится все такой банальностью. Этот порыв показался ей и глупым, и беспочвенным, сущим ребячеством, да еще, к тому же, изрядной порцией эгоизма приправленной. Она, все-таки, видя его муки, постаралась говорить мягким, сдержанным голосом, и хорошо построенными предложениями изъяснила, что с со своей стороны она подобных чувств к Ване не испытывала.
- Да нет же, подожди, подожди... - остановил ее Ваня, а по щекам его катились слезы.
В это же время распахнулась дверь и на пороге предстал Ленин кавалер, который был еще более пьян нежели раньше, и даже заметно покачивался. Он с неприязнью взглянул на Ваню, и развязным голосом, чувствуя свою правоту, проговорил:
- Ну, и долго ли еще?.. Ведь можно и в другое время, в институте пообщаться.
- Да, да, все уже - договорились. - громко сказала Лена, и в обход Вани шагнула было к двери, но тут Ваня рухнул-таки перед нею на колени, и перехватив ее невесомую ручку, прошептал. - Пожалуйста, я молю тебя - побудь со мной еще немножко - я кое-что очень, очень важное должен тебе рассказать...
- Да что же еще? - удивленно вскинула очами Ленами, которой действительно стало интересно, что еще такое может ей рассказать Ваня - своему кавалеру, и сказала, чтобы он подождал еще немного. Тот пробормотал что-то неразборчивое, и хлопнул дверь - вновь они остались вдвоем.
- Я летать умею. - проговорил Ваня, поднимаясь с колен, и отчаянно глядя в глаза Лены.
- Да что ты... - она было усмехнулась, приняв это за неудачную, глупую шутку, но только взглянула на сияющее, торжественное лицо Вани, так и поняла, что в душе его свершается какой-то огромный по своей значимости переворот. Она не улыбалась более, но смотрела на него выжидающее - что-то такое небывалое предпримет теперь этот безумец.
- Я правда, правда умею летать. За все эти годы только моя бабушка знала эту тайну. И вот я тебе раскрываю то, что и родителям никогда не говорил; потому что ты самая, самая близкая мне душа; потому что люблю тебя. Потому что очень, очень Люблю тебя, Леночка. Ты меня пока любишь, но вот узнаешь получше и обязательно полюбишь, потому что мы такие близкие... Леночка, пожалуйста, веришь ли мне?...
- Ну, ты говоришь так, что я даже и не знаю... ты про стихи, да ведь!
- Ах, да и стихи я пишу; сколько стихов я написал тебе, Леночка... Да нет же, я правда летать умею. Ну, вот смотри, смотри...
И тут он нервно, судорожно взмахнул руками, в результате чего пребольно ударился о потолок, и счастье еще, что за люстру не задел, а то бы непременно была она разбитой. Несмотря на сильную боль в расшибленной спине, он улыбнулся Лене, и сделал несколько кругов под потолком, после чего опустился чуть ниже, и медленно, очень стараясь ни за что не задеть, сделал один круг вокруг них:
? Ну, и как тебе? Хорошо я летаю? Так прекрасно это чувство полета!
Теперь Ваня говорил много уверенней, так как он парил, и испытывал это необычное, сладостное, ни с чем несравненное чувство полета - он чувствовал себя как во сне, и теперь, чуть наловчившись, ему уже никакого труда ни стоило лететь плавно. Он неотрывно глядел на лик Лены, и все улыбался.
Какой же прекрасный был у нее лик! Прекрасный, хотя бы потому, что Ваня, при всем богатстве своего, никогда бы не смог представить вот именно такой, такими сильными, живыми чувствами наполненный лик. Лена вообще, по природе своей была очень сдержанной девушкой и никогда старалась не проявлять как-либо своих сильных чувств. Однако, здесь лицо ее сделалось каким-то несколько иным. Теперь, впервые за все это время, Ваня почувствовал, что она действительно прониклась к нему вниманием, даже позабывала обо всех иных, и даже о кавалере своем - этого то и желал Ваня, а потому был счастлив, и когда дверь вновь начала открываться, он усмехнулся и легким, стремительным движеньем перелетел к двери. Без всякого труда, одной рукой закрыл ее, а другой - приставил тяжелое дубовое кресло. С той стороны возмущенно застучали, и довольно пьяный голос потребовал:
- Эй, да что же это происходит, на самом то деле?!.. Видали негодяя?... Да что это, а ну открывай дверь!.. Эй, Лена, отзовись! Что там происходит?! Слышишь, Лена?!..
Однако, Лена хоть и не издавала каких-либо громких вскриков, на самом деле была настолько изумлена - она, девушка рассудительная, не верящая во всякие там чудеса, что попросту ничего не могла ответить, но опустилась в то дубовое кресло, которое стояло возле стола... С той стороны к двери подбежало еще несколько человек и барабанили - вот створка начала медленно отползать в сторону.
- Нет, нет - вы даже и не понимаете, что делаете... - проникновенным голосом молвил Ваня, вновь надавливая на ручку, и в этом состоянии свободного парения без труда справился с теми, кто пытался отомкнуть дверь.
- Да что же это - сумасшедший какой! - нервно выкрикнула одна из бывших там девушек. - И зачем ты его только пригласил?!.. И что же теперь делать?.. Милицию что ли вызывать?!
Тут прямо за дверью раздался сильный, чеканный голос Димы:
- Иван, слышишь? Хватит безумствовать. Ты что? Ты у меня в гостях, и нехорошо пренебрегать чужим гостеприимством.
- Да, да! - выкрикнул Ваня, и тут же с мольбой обратился к Лене (при этом он все парил над полом). - Ну, успокой их что ли. Скажи ты им, Лена, чтобы подождали еще немного. Пожалуйста, пожалуйста... Леночка, еще немного. Я должен тебе сказать... Леночка, пожалуйста, успокой их!..
Лена смогла, все-таки, немного оправиться, и проговорила слабым голосом, который, однако, был услышан за дверью:
- Все хорошо. Подождите еще немного.
- Да что ж хорошо то! - взорвался ее кавалер. - Или не слышите, как говорит. Этот псих, может быть, ее заставил. Ломайте-ка дверь.
- Нет - дверь ломать не надо. - последовал рассудительный голос Димы. Тихо все...
И он, подойдя к самой двери, и приложив к ней, по видимому, руки, еще раз спросил, все ли хорошо. В наступившей тишине Лена ответила, что да - все хорошо. Голос ее был таким изумленным, таким непохожим на обычный ее голос, что кавалер опять предложил выломать дверь, но Дима, прождав в полной тишине секунд тридцать, предложил отступить к столу, и некоторое время посидеть там молча, подождать...
За дверью все смолкло, но Ваня, приникшей к щели между дверью и стеною, смог расслышать, что к столу на цыпочках отошли только несколько, иные же остались на прежних местах. Он даже слышал, их неровное, сбивчивое дыханье; знал, что они приникли ушами с другой стороны. И тогда Ваня совершенно беззвучно, и без всяких усилий приподнял и поставил на стоявшее у двери кресло еще одно такое же дубовое, которое стояло до этого в углу. Затем он в одном стремительном движенье перелетел к шкафу с книгами, и, чувствуя восторженное, торжественное состояние, выхватил ту книгу, которую приметил еще раньше - книгу, на торце которой серебрились буквы: "АСТРОНОМИЯ". Он почувствовал исходящую от толщи лакированных страниц прохладу, и прохлада эта, и чувство хорошей книги только больший восторг в нем вызвали. Он подлетел к столу, и бабахнул этот том перед Леной. Из-за двери тут же раздался встревоженный голос: "Эй, да что же там у вас?.."
