Биолог посмотрел прямо в глаза Хохлову. Саня протолкнул по пищеводу шершавый ком.
— То есть инфекция одна, а форм ее проявления много?
— Думаю, что это так. Сколько людей, столько и условий развития болезни. Одного она может убить, другого — нет. Но сделает калекой. У третьего вообще может быть такой иммунитет, что она его не заденет. Понимаешь?
— Да.
— Я решил, что ты наиболее вероятный кандидат на заражение. К дураку вирус гениев не прилипнет, а ты явно не дурак, уж слишком физиономия у тебя интеллектом, как говорится, искажена. А теперь главное. Что ты сделал с продуктами своего, хм, творчества?
— Я… в смысле?
— В прямом.
— Э, ну я кое-что пристроил. Анонимно. Кое-что осталось…
— Какой у тебя психологический тип?
— Э-э, флегматик. А это имеет значение?
— Да! Не отвлекайся, — продолжал биолог, — Среди родственников преступники были? Лица с отклонениями?
— Нет, вроде…
— Семья полная? Сверстники лупили в школе?
— Нет, отец ушел, когда мне пять лет было… Послушайте, к чему весь этот допрос???
— А к тому, дятел, что все твои опусы несут на себе печать твоей личности, твои комплексы, страхи и отрицательные эмоции! Твою возможную агрессию и разрушительную энергию! Все, что прячется в твоей башке! — он ткнул деревянным пальцем прямо в лоб парню. — Зачем ты их отправил?! Кто тебя просил? Имеешь ли ты право выпускать своих демонов наружу?!
— Остынь, папаша! — огрызнулся Хохлов, отбросив палец. — Можно подумать, остальные — ангелы! И кто тебе дал право решать, что плохо, а что — хорошо? Ты инквизитор что ли?
— А такое право! Возможно, я не уполномочен, но уж слишком хорошо знаю всю мощь человеческого разума и последствия, когда эта мощь сосредоточивается не в тех руках. Один придурок уже развязал Вторую мировую, а другие — Глобальный кризис! Хватит.
Хохлов встал:
— Давай без достоевщины, ага? Я весьма тебе благодарен за то, что открыл глаза, показал свет в конце тоннеля и все такое. Но мне нужно уходить. Открывай калитку.
Биолог тоже поднялся, медленно и грозно.
— Ты должен уничтожить все, что осталось. Все наработки. Ты слишком зеленый, чтобы создать безвредное произведение.
— С какого перепугу? — ехидно спросил Саня. — А вы-то свои перлы уничтожили? Или что вы там сочиняли?
— Я — да. Сжег их. Оставлять было слишком опасно.
— А как же наука?
— Это мизер. Самое невинное.
— Ха-ха! Грош тебе цена, моралист кухонный. Ты смотришь на меня так, будто я новый тип бомбы изобрел. А сам? Решил что зло определяется размерами. Может ты там зверюгу какую-нибудь выводишь? Или новые параметры отбора! Новую tabula rasa придумал?
Кажется, Саня попал в цель: мужик сгорбился, оперся руками о стол. Потемнел.
В какой-то момент Хохлову показалось, что этот небритый человек набросится на него и просто зарежет как свинью. Он чувствовал, что вероятность есть и вполне внушительная. А потом Саня пришел к логическому выводу, почему это так. Зависть.
Мужик, как под наркозом, вынул из штанов ключ и положил их на стол.
— Нижний, повернуть два раза направо, — глухо сказал он.
Благодарный, Хохлов быстро схватил железку и ринулся в прихожую. Все совпало, он провернул ключ и распахнул входную дверь в квартиру. Выпрыгнув наружу, он облегченно вытер лицо от пота. На верхней площадке курили школьники, все как один, дружно впали в транс и в полном молчании уставились на Хохлова. Саня глотнул, и, чтобы не пугать детей, громко крикнул в недра квартиры:
— И не забывайте вирусную диагностику проводить!
Успокоившись, он потопал к выходу. Щебетание наверху возобновилось.
Где-то через час Хохлов закончил картину и теперь критически рассматривал полотно в поисках дефектов. Таковые отсутствовали, что Хохлова напрягало. И куда это сдать? Плюс наветы кухонного благожелателя. При всем их экстремизме, зерно истины имело место быть. Хохлов крепко задумался, блуждая глазами по ало-розовому полотну, изображавшему широкую равнину с целым оркестром различных вещей. Каждый элемент занимал строго предначертанное место. Предметы различных форм, очертаний, оттенков причудливо выстроились в неком скрытом порядке, как бы водя друг с другом и с долиной, на которой находились, фантастический хоровод. Тени и отсветы органично переплетались между собой, образуя многомерный узор, чем-то напоминающий фракталы. Саня чуть расфокусировал зрение, чтобы детали смазались, и довольно ухмыльнулся — эффект работал на всех уровнях четкости. Изображение трансформировалось. И близорукий, и дальнозоркий, даже полуслепой человек поймет, что картина жива. Конечно, до Сальвадора ему далеко, но кое-что намазюкать удалось. Неужели эта невинная картинка способна изменить мир? Саня недоверчиво покачал головой.
А ведь способна.
Она может стать таким же катализатором для какого-то зрителя, как для тебя стал катализатором злополучный насморк. Который, кстати, уже прошел. Она может вызывать разные чувства. Эмоции. Может кардинально повлиять на восприятие — не только одного, — миллионов людей. Повернуть ход истории. Сменить вектор развития. Саня вздрогнул, даже дышать перестал на полминуты. Тишина окутала пустую квартиру, за стенами которой вертелся этот суетный человеческий мирок. Хорошо, что мама сегодня у сестры. Хохлов знал, что все эти догадки правда. Но больше всего его пугало не то, что это так, а вопрос: откуда это пришло в его голову? Вместе с болезнью? Вполне вероятно. Или это — сама воплощенная болезнь? Но в таком случае материализованная инфекция принесет человечеству вред, разве это не логично? Заблуждение. Несомненно, инфекция всего лишь ключ к Чему-то. К тому же она может вовсе не болезнь? Может она — это особое состояние материи, в котором разум разворачивается на полную катушку…
Нащупав рукой стул, не глядя, Саня ткнулся задом в мягкое. Эзотерика какая-то. Муть. Получается, от меня зависит, каким станет этот мир. Но разве каждый из нас не может его изменить? Штука в том, что может. И меняет, ежесекундно. Только вот в рамках своих способностей. А он рамки эти раздвинул, до самого горизонта. Санкционированное волшебство!
И теперь пожинает плоды. Александр Хохлов сидел в полутемной комнате, на обочине реальности, где-то на грани между двенадцатью и часом ночи, в строении, расположенном на одном из материков планетки, затерянный среди безбрежного космического пространства, девяносто восемь процентов которого составляла темная материя, а перед ним было открыто окно в иной мир.
— Mein Gott, — прошептал он, наблюдая, как картина самым натуральным образом оживает. Как вещи двигаются, приобретая объем.
