– Общественные собрания. Кажется, эти люди устраивают праздники все время, когда могут оторваться от сельхозработ и рыбной ловли. После обеда, ночью, состоится музыкальный праздник. Завтра днем – пляжный праздник. Очевидно, по всему побережью острова все, кто сможет уйти с полей, соберутся и будут радоваться солнцу и воде, поскольку потом, вероятно, пару дней будет идти дождь. Затем, на следующее утро, вернется рыболовная флотилия, хлынет дождь, а вечером будет праздник пищи, сортировка улова.
– Еда и так уже обильна – дальше некуда, – простонал Пелорат. – Какой может быть праздник пищи?
Видимо, его особенность будет состоять не в количестве еды, а в ее разнообразии. В любом случае, мы все четверо приглашены принять участие в этих праздниках, особенно в музыкальном сегодня ночью.
– Обещают игру на древних инструментах? – спросил Тревайз.
– Да.
– Что же делает их такими древними? Примитивность компьютеров?
– Нет, нет. Дело в том, что это вовсе не электронная музыка, а механическая. Они мне ее описали. Они щиплют струны, дуют в трубы и стучат по барабанам.
– Надеюсь, ты просто чего-то недопоняла, – ужаснулся Тревайз.
– Нет, все правильно. И я поняла, что твоя Хироко будет дудеть в одну из этих труб… забыла ее название… и ты обязан стерпеть это.
– Она не «моя Хироко», – холодно сказал Тревайз. – Но ты думаешь, это будут инструменты того типа, что когда-то использовались на Земле?
– Так мне кажется. По крайней мере, альфианка сказала, что они были изобретены задолго до прихода сюда их предков.
– В таком случае, возможно, имеет смысл послушать весь этот концерт, какую бы информацию о Земле он ни дал.
– Что касается меня, – заявил Пелорат, – я с радостью пойду. Я очень мало знаю о примитивной музыке и хотел бы услышать ее.
81
Как ни странно, больше всех в восторг от предвкушения музыкального вечера пришла Фаллом. Они с Блисс купались в маленькой пристройке за их домом. Там была ванна с проточной водой, горячей и холодной (или, вернее, теплой и прохладной), умывальник и комод. Все чистое, удобное и весело сияющее в лучах послеполуденного солнца.
Как обычно, Фаллом заинтересовалась грудью Блисс, и та вынуждена была сказать (поскольку теперь Фаллом понимала галактический), что в ее мире таким образом и выглядят люди. На что последовал неизбежный вопрос Фаллом «почему?» – и Блисс, после некоторого раздумья, решила, что нет иного разумного пути ответить на него, и прибегла к универсальному во всех отношениях ответу «потому!»
Когда они закончили мыться, Блисс помогла Фаллом надеть белье, присланное им альфианами, и разобралась в способе, которым поверх надевалась юбка. Выше пояса Фаллом осталась обнаженной, что было вполне логично. Сама Блисс, ниже пояса облачившаяся в альфианскую одежду (довольно узкую для ее бедер), надела и свою блузку. Возможно, это было глупо – прикрывать грудь в обществе, где никто из женщин этого не делает, особенно если ее собственная была вполне нормальной и той же формы, как и у большинства виденных Блисс женщин. И все-таки…
Мужчины приводили себя в порядок в другой пристройке. Тревайз ворчал, говоря то, что обычно говорят мужчины по поводу времени, необходимого женщинам для одевания.
Блисс повертела Фаллом, чтобы убедиться, что юбка хорошо сидит на ее мальчишеских бедрах и ягодицах. Наконец она сказала:
– Просто прелестная юбка, Фаллом. Тебе нравится? Фаллом поглядела в зеркало и ответила:
– Да. Но не будет ли холодно? – и провела рукой по обнаженной груди.
– Не думаю, Фаллом. Здесь вообще тепло, – Но на тебе кое-что надето.
– Да. Так принято у меня на родине. Теперь вот что, Фаллом. Мы встретимся со множеством альфиан во время ужина и потом. Как думаешь, сможешь ты вытерпеть все это? – На лице Фаллом появилась гримаска страдания, и Блисс продолжила: – Я буду сидеть справа и возьму тебя за руку. Пел сядет с другой стороны, а Тревайз – напротив тебя. Говорить с тобой мы никому не позволим.
– Я попытаюсь, Блисс, – тоненько пропищала Фаллом.
– После этого некоторые альфиане будут для нас музицировать на свой особый манер. Ты знаешь, что такое музыка?
Она напела, как смогла, нечто, имитирующее электронную гамму.
Лицо Фаллом осветилось.
– Ты имеешь в виду… – последнее слово было из ее родного языка, и солярианка громко запела.
Глаза Блисс удивленно расширились. Это была прекрасная мелодия, пусть и диковатая, по богатая звонкими, виртуозными трелями.
– Правильно. Это музыка, – сказала она.
Фаллом возбужденно начала:
– Джемби… – Она помедлила, но затем все же решила использовать слово из галактического, – музицировал постоянно. Он играл на… – и снова слово на солярианском.
– На «фифьюле»? – в сомнении повторила это слово Блисс.
– Не на «фифьюле», а на… – Фаллом рассмеялась.
Когда оба слова произносились подряд, Блисс могла уловить различие, но отчаялась воспроизвести второе. Тогда она спросила:
– А на что она похожа?
Но поскольку Фаллом была еще ограничена в знании галактического, то не могла дать точного описания, а ее жесты не сумели внести ясность в представление Блисс об этом инструменте.
– Он показывал мне, как пользоваться ею, – гордо заявила Фаллом. – Я делала пальцами в точности так же, как Джемби, но он сказал, что вскоре они мне не понадобятся.
– Это чудесно, дорогая. После ужина мы посмотрим, столь ли искусны в музыке альфиане, как твой Джемби.
Глаза фаллом искрились. Приятные мысли о том, что будет после, помогли ей пережить обильный ужин, несмотря на скопление народа, смех и шум вокруг нее. Только однажды, когда случайно опрокинулось блюдо, вызвав вблизи их компании возбужденные крики, Фаллом испугалась, и Блисс проворно прижала ее к себе теплым, оберегающим от всего на свете объятием.
– Я вот думаю, нельзя ли договориться, чтобы мы питались отдельно, – пробормотала она, обращаясь к Пелорату. – Иначе придется улетать отсюда. Есть эти животные белки само по себе отвратительно, но я должна хотя бы есть эту пищу в покое.
– Да ведь шум – от хорошего настроения, – заметил Пелорат, который готов был стерпеть что угодно, если имелся шанс изучить примитивное поведение или веру.
Наконец ужин завершился, и объявили, что вскоре начнется музыкальный праздник.
82
Зал, в котором он должен был состояться, оказался почти столь же велик, как и обеденный. Здесь стояли складные сиденья (довольно неудобные, как выяснил Тревайз) примерно на сто пятьдесят человек. Как почетных гостей их провели в первый ряд, и множество альфиан вежливо и восхищенно обсуждали их одежду.
Оба гостя, по здешнему обычаю, обнажились выше пояса. При мысли об этом Тревайз напрягал пресс и в самодовольном восхищении поглядывал вниз, на заросшую темными волосами грудь. Пелорат, с восторгом глазевший по сторонам, был безразличен к своей внешности. Блузка Блисс вызвала косые удивленные взгляды, но вслух никто ничего не говорил.
Тревайз заметил, что зал заполнен только наполовину и что большую часть аудитории составляли женщины, поскольку, вероятно, многие мужчины рыбачили В море.
Пелорат шепнул Тревайзу:
– У них есть электричество.
Тревайз бросил взгляд на вертикальные трубы на стенах и горизонтальные на потолке. Они мягко светились.
– Флуоресценция, – сказал он. – Весьма примитивно.
– Да, но они работают. Такие же штуки есть в наших комнатах и в пристройках. Я думал, это просто Декоративные элементы. Если мы найдем, как их включать, нам не надо будет сидеть в темноте.
– Могли бы и просветить, – пробурчала Блисс.
– Они думают, что мы знаем как, – вступился Пелорат, – что каждый должен знать это.
Из-за ширмы появились четыре женщины и уселись группой перед зрителями. Каждая держала лакированный деревянный инструмент. Все инструменты были похожи, но разного размера. Один из них был очень мал, два – чуть больше, а четвертый – значительно больше трех других. Каждая женщина держала в свободной руке длинную палочку.
Зрители тихо засвистели, как только показались музыкантши. В ответ женщины поклонились. Их груди были туго подвязаны полосками прозрачной ткани, вероятно, чтобы легче было играть.
Тревайз, расцепив свист как знак одобрения в предвкушения удовольствия, счел уместным добавить к хору и свой собственный свист. Фаллом тоже решила не оставаться в стороне и испустила трель, звучавшую намного громче, чем общий свист. Зрители начали оборачиваться. Блисс нежно сжала руку Фаллом, и та умолкла.
Три женщины подняли инструменты под подбородки, а самый большой зажала в коленях четвертая музыкантша. Длинные палочки в руках женщин заходили поперек струн, натянутых почти по всей длине инструментов, а пальцы левых рук быстро запорхали по верхним концам струн.
Это, подумал Тревайз, и был «скрип», которого он ожидал, но звучало это намного нежнее скрипа. Нежно и мелодично пели ноты; каждый инструмент вносил что-то свое, и все сливалось в нечто восхитительное.
