Сверху город выглядел совсем не так, как изнутри — в глаза сразу бросались обуглившиеся признаки умирания, плотная шапка предсмертного удушливого дыхания, вспышки кровоизлияний, изъеденные кариесом кварталы и огненные пилы ампутаций. Город трясся в последних судорогах, исходил кровью и гноем, захлебывался в блевотине, но никто этого не замечал. Его пытались лечить прижиганием, грязевыми ваннами, массажем танков и машин, аку-пунктурой вертолетных атак, горчичниками напалма и мин, химеотерапией отравляющих веществ и направленной радиацией, но никто его не любил. По венам города двигались железные испражняющиеся микробы, юркие черви точили его последние перекрытия и разносили заразу, над ним вились металлические комары, плюющиеся огнем и кусающие стальными жалами, но никто его не жалел. В том числе и тот человек, чьи глаза и обозревали эту картину. Он его не замечал, не любил, не жалел. Он давно разучился делать это даже не только в отношении к каменным наростам земли, сооруженным двуногими термитами, но и в отношении к самим этим термитам — все его редко проявлявшееся внимание к человеку не шло дальше заученных до автоматизма схем, не требующих больших затрат нервных усилий и человечности, как, например, схема «начальник-подчиненный», «приятель-знакомый», «друг-враг». Максиму не пришло в голову, что гора, на которую он взгромоздился, была своеобразным постаментом для него, этакий символ фундамента, грязного, старого, никчемного, изъеденного паразитами, сложенный из кусочков человеческой приязни, основание для Человека Настоящего.
На самом верху и лежало то, что было необходимо Максиму — аккуратно упакованная бандероль, с сохранившейся в целости и сохранности оберточной бумагой, бечевкой и печатями. Каким-то образом этот чудом уцелевший раритет был совсем недавно, минут за пять до появления Максима, вынесен на поверхность течениями, зародившимися в искусственной горе, судя по тому, что он даже и не намок. Сделав несколько последних шагов к вершине, он потянулся к пакету, додцепил его ногтем за бечевку, которая стала расползаться от старости, но дотерпела до того мгновения, как упала прямо в руки Максиму. Стоявший на цыпочках Максим от легкого толчка пакета потерял равновесие и стал опрокидываться на спину, пытаясь одной рукой удержать бандероль, а другой сохранить вертикальное положение, махая ею, как пропеллером. Однако основание было слишком зыбким, податливым, потолок одного из тайных крысиных ходов не выдержал массы человека и навешанного на него железа, прогнулся, а потом и вовсе обрушился. Хотя туннель не превышал в диаметре и десятка сантиметров, умные крысы не страдали гигантоманией в строительстве, — этого было вполне достаточно чтобы Максим завалился на спину, ничего не повредив и не слишком ушибившись, так как бумажная труха здорово смягчила падение полутора центнеров плоти и металла, и, плотно утрамбовав импровизированное ложе, покатился вниз, легко скользя мокрым плащом по снегу, слегка припорошившему гору. Удар падения породил в неустойчивом равновесии пирамиды очередной сдвиг, по всей толще бумаги пробежала резонирующая волна, где-то глубоко внутри создалось наряжение, где-то давление, наоборот, ослабло, и по бранной прихоти волн пол под крысиным гнездом и Криком-императором провалился, и они ухнули в фачные глубины, куда не доходил воздух, не было еды, и где ворочались только разросшиеся до чyДовищных размеров мокрицы, шевеля скрюченными лапками и привычно шурша бумагой. Между тем Максим продолжал скользить вниз, прижимая к животу пакет, приподняв голову, чтобы не стукнуться за. тылком о какое-нибудь препятствие, и набирая скoрость, как горнолыжник на скоростном спуске. Поначалу приключение его не озаботило оно четко классифицировалось как мелкая неприятность с неизвеcтным исходом, и до появления более крупной неприятности не стоило и пальцем шевелить. Он рассматривал торчащие грязные носы своих ботинок, развевающиеся зеленые полы плаща, собственные очки, прилепившиеся к кончику носа, и скрюченные руки, обнимающие драгоценную находку.
В ушах свистел воздух, под спиной скрипели бумаги- подрезали ему путь, то сопровождали его на паралле-га и снег. льных курсах, то резко уходили вбок на другую сторо-начал замечать шевеление — острая, маковка, которую ну склона, Максима не интересовали. Потеряв очки, словно кто-то специально выложил (а так оно и было), закачалась, втянулась внутрь, потом из срезанного острия ударил белый гейзер, превратившийся через секунду в облако разлетающейся писчей бумаги, затем вслед за ним полетели в воздух коробки, перемежающиеся серыми крысиными тельцами с забавно растопыренными лапками и дрожащими хвостами, взвился новый фонтан, и извержение началось по полной программе.
Гора заходила ходуном, Максима стало подбрасывать, крутить, переворачивать со спины на живот и обратно, несколько раз он головой пробил насквозь какие-то препятствия, скорее всего, обычные картонные коробки, так как столкновения прошли для него без последствий, пару раз щеки резануло острыми краями бумаги, и он почувствовал жжение порезов я теплоту крови, потом на него, а больше всего — позади, спереди и рядом с ним, стала рушиться извергав мая макулатура, и склон горы превратился в мягкий вариант горной войны с обстрелами склонов ядерными снарядами для искусственного стимулирования обвaлов, селей и землетрясений.
«Бомбы» обрушивались на Максима, но пока него достаточно чувствительно и точно не попала крепко сколоченная фанерная коробка, сбившая с негo очки и чуть не свернувшая нос, он не предпринимал никаких активных действий. Землетрясения его oпять же не пугали и не трогали, а случайные спутники из местных аборигенов, тоже катившиеся под откос по каким-то замысловатым траекториям, из-за чего они то подрезали ему путь, то сопровождали его на параллельных курсах, то резко уходили вбок на другую сторонy склона, Максима не интересовали. Потеряв очки, он резко перевернулся на живот, продолжая одной рукой сжимать пакет, а другую стал все глубже и глубже сгружать в бумажные недра. Мышцы послушно напряглись, чуть не прорвав туго натянувшиеся рукава, деревенели, пальцы руки раскалились, как автоген, ныла спина, еще к тому же ощущавшая теперь уже чувствительные удары выбрасываемых плотных, опекавшихся комков, приобретших твердость и весомость железа, плащ задрался чуть ли не до подбородка, в зазор между телом и бронежилетом набивался нег и какая-то скользкая, водянистая труха, неудачно свернувшийся автомат впился рукояткой подмышку, подбородок больно задевал о колючий снег склона. Скорость спуска значительно спала, но тут же появилась новая напасть — Максим вошел в наиболее населенные районы горы и принялся сбивать с ног мигрирующих туземцев, как кегли, породив цепную реакцию, отчего чуть ли не до самой подошвы пирамиды возникла грандиозная куча мала из людей, собак и кошек. Над горой возник и поплыл в сторону населенных кварталов дикий вой; стон и плач, перемежающийся собачьим воем и лаем и крысиным писком, к он почти заглушил возникший в недрах горы поначалу низкий, а потом все нарастающий, пронизываю. щий до самых костей гул. Когда раззявленные рты устали вырывать из легких мат и крик, когда большинство собак было передушено свалившимися на них людьми, когда безысходное отчаяние заставило замереть трепыхающиеся тела, все услышали голос горы и поняли, что время ее истекло.
