— Я слушаю тебя.
— Господин… Я пришел с просьбой. Я пришел к вам, потому что никто больше не сможет и не захочет помочь.
— Интересно.
Пришедший стоит не разгибаясь, не поднимает лица. На одежде слабо поблескивает вышивка речным жемчугом — знак Дома, которому служит.
— Высокий… Мой господин — из Хоу, Дома Стрижей, главного распорядителя праздников.
— Я слышал о нем. — Фраза незначащая. Кто же не слышал?
— Среди его людей есть мальчишка… Он тут недавно. Он — как огонь, смеющийся, яркий, — радость и свет. Никогда не встречал таких — здесь. Один из родственников господина назвал его нехорошо — мальчишка швырнул ему в голову вазу. Он будет жестоко наказан.
— И справедливо. Ты не находишь?
— Вы можете…
— Мне есть до этого дело?
— Высокий… Только вы можете помочь. Только вы.
— Зачем?
— Он хороший мальчишка. — Слуга говорит очень искренне. И верно — за плохого просить не придут. Особенно за провинившегося столь серьезно.
Слуга переминается на месте, складывает руки в жесте отчаянной мольбы.
— Ради милости Неба…
— Возвращайся на место, — снова поклон, и слуга исчезает, бросив полный надежды взгляд.
Йири прижимает к горлу холодные пальцы. Все они тут — лишь тени. Одна, другая — какая разница? Пора бы привыкнуть.
Дорожка под ногами выложена белыми камешками. На них еще блестят капли дождя — в этот месяц выпало много дождей.
К дому Хоу идти недолго — он расположен в сердце Островка, как и дома других самых знатных людей.
…А мальчишка и вправду был — золотое пламя, раскосые рысьи глаза выдавали чужую кровь. Не синну. Не сууру. Другую какую-то. Встрепанные короткие волосы. Он сидел съежившись, и, казалось, даже тень его щетинилась иглами. Ни капли смирения.
Незнакомец не казался ему опасным, Аоки не было дела до остальных — сейчас. Он даже не разглядел пришедшего. Зато пришедший понял все сразу.
Такие — слишком горячие, чтобы здесь жить. Даже будь он из высших, недолго бы протянул. А в этом — кровь чужая; видно, ее голос. Странно, что он здесь. Хотя красивое ценят в землях тхай. Выше ему не подняться. И путь его будет коротким — с такой-то душой.
Йири понимает людей.
— Я заберу его. Что вы за него хотите?
Хоу хмурится.
— У меня нет желания передавать его в другие руки.
Йири смотрит спокойно, и Хоу теряется.
— Вы убьете его. И не получите ничего. Разве что радость от чужой смерти.
— Он оскорбил моего родственника.
Хоу Стриж упрям. Но он боится Йири. Вдруг слова его — слова повелителя?
— У меня свой Дом, — произносит он глухо. — Это не понравится Благословенному.
— Ему все равно. Или мне говорить с ним?
Хоу наконец сдается.
— Пусть будет по-вашему. Но он недешево стоит.
Слова вызывают на лице Йири лишь улыбку.
— Разве я торговец? Что вы хотите за него?
Хоу смерил его взглядом, тяжелым и бесконечным. Стоит высоко эта куколка и в то же время — куда ниже его самого. Что у мальчишки есть своего? Неужто подарки от повелителя? Или своим считает то, что дали лишь на время?
Йири угадал его сомнения.
— Мои люди принесут то, чем вы останетесь довольны. Золота у вас много, нет смысла менять жизнь человека на безделушки.
— Такая жизнь немногого стоит. Высока цена за оскорбление Дома.
Улыбка — и легкий жест рукой: сверкнул золотой браслет.
— Тем более. Честь Дома бесценна.
— У вас есть бесценное сокровище? — голосом, полным яда и бессилия от того, что не может не уступить, произносит Хоу Стриж.
— Есть. Я повторю — вы останетесь довольны. А сейчас я заберу мальчика.
Заметив изумленное выражение на лице Хоу, поправился:
— Его заберут и проводят ко мне.
У Йири было не так уж много вещей, которые он мог счесть своими. Повелитель мало что дарил ему. Его попросту окружала роскошь — чужая. Но книгу мудреца, жившего три века назад, переписанную его учеником — бесценную — Йири считал своей по праву. Повелитель подарил ее любимцу, находясь в удивительно благодушном расположении духа, и прибавил — можешь делать, что хочешь.
С книгой Йири расстался без сожаления — жизнь человека дороже. Не любая, конечно, — иная старой циновки не стоит. Но сейчас цена показалась не такой уж высокой.
Хоу не стал возражать — сокровище ему отдавали взамен уже обреченного на смерть мальчишки. Лишь с досадой сказал Аоки:
— Повезло тебе, недостойному. Надеюсь, новый твой господин не будет к тебе снисходителен и найдет тебе занятие, подходящее для такого, как ты, вздорного ничтожества! Полагаю, имя его ты слышал.
Тот еще пасмурней стал, губу закусил. Слышал, как же иначе… К нему — идти? В доме Хоу говорили, Аоки не упускал ничего. Все слова за чистую монету принимал. И ныне готов был утопиться с тоски — вот ведь судьба играет…
Его привели. И тот, кому отныне служить, — на скамейке в маленьком садике. Сидит, руки сложены аккуратно — статуэтка храмовая. Одежда цвета хвои, вышита серебром; черные гладкие волосы уложены просто. Аоки подходит, раз уж деваться некуда.
— Ты будешь слушать меня.
Мальчишка стоит, землю рассматривая. Э, нет, не землю — узорными плитками выложенную дорожку. Губу прикусил.
— Я знаю, кто ты, — угрюмо сказал мальчишка.
— Весь Островок знает. И дальше?
— Думаешь, о тебе много лестного говорят?
— А разве меня это касается? — ответил он вопросом на вопрос.
— Считаешь себя выше всех?
— Тебя это волнует, малыш? — голос звучит почти по-дружески, ровно — и это особенно больно.
— Зачем я тебе? Уж лучше сдохнуть, чем служить такому, как ты.
— Почему?
— Не люблю тех, кто стелется перед высшими.
— Язык у тебя все еще длинный, — заметил тот и поднялся. — Перед высшими? А ты — нет? Или ты равен Небу?
— Нет! Зато такие, как ты, лишнего слова не скажут — а вдалеке от господ себя невесть чем считают! А те рады держать возле себя кукол! Охх… — схватился за щеку. Не сильно ударил тот, но все же чувствительно, хлестко.
— Сам? Надо же… проще было позвать кого! — он понял, что сейчас расплачется.
— На первый раз хватит. О тех, кто выше — не говори. Думаю, этот урок ты усвоишь скоро. В остальном — зря стараешься, — спокойно сказал тот. — Ты принимаешь то, что я предлагаю тебе? Ты будешь служить мне?
— Дда… — с запинкой выдавливает мальчишка, и ненавистью к самому себе светятся его глаза. Но сказать «нет» — умереть. А жизнь хороша…
У поворота показался слуга, за мальчишкой пришел. Аоки бегом кинулся к нему, не дожидаясь позволения уйти. А то и впрямь получит такое — это было бы слишком.
* * *
Иримэ кормила уток в пруду. Улыбалась, когда те принимались драться за очередной кусок лепешки.
