Затронутая в сибирских повестях проблема деятельности обнажает одну, ранее не встречавшуюся мысль. Дается дополнительное объяснение бездеятельности. Я уже говорил, что один из героев «Села Степанчикова...» не заступился за другого, исходя из прагматистских соображений. Сам герой приводит еще одну причину своей бездеятельности. Заступаться за Ростанева бесг полезно для самого Ростанева и унизительно для заступающегося. Может быть, в данном случае герой хитрит. Но проблему вскрывает. Иногда, действительно, деятельность по защите человека ставит защищающего в положение глупое. Он доказывает, приводит доводы — и вдруг защищаемый в силу ли своей прагматичности или в силу смиренности без вины признает свою вину. Желание избежать такого положения и ведет порою людей к равнодушию.
Далее, Достоевский развивает свою мысль, что не всякая деятельность — благо. Важно учитывать не только сам факт деятельности, но и ее направленность. Иначе карьериста мы примем за образец человека.
Высказанное вскользь Голядкиным «цель оправдывает средства» здесь повторяется. В узком варианте: «успех все оправды вает» [2, 338]. И в предельно широком обобщении: «все позволительно» [2, 327].
Проблема цели и средств в сибирских повестях настолько обострена, что даже Ростанев, вопреки своей сути, говорит: «Знаешь, брат, надо хитрить. Поневоле Талейраном сделаешься» [2, 40]. Он только говорит. Но если уж такой герой высказывает подобные мысли, то, значит, они носятся в воздухе.
Теоретическая деятельность представлена здесь слабо. Не те герои. О науке известно лишь то, что для Ростанева «человек науки» — это высоко, а, положим, для Бахчеева — очень низко. О религии не спорят. Не до нее.
Много разговоров об искусстве и проблемах эстетических. Ругают дураком Шекспира, обноскины и опискины проповедуют свою наклонность к литературе. Поднята проблема положительного героя, проблема лакировки действительности, утилитарного подхода к искусству. Проблемы эти намечены. Развиты они будут позднее.
Дальнейшее развитие получила проблема свободы как основы деятельности. Обращает на себя внимание один аспект этой проблемы. Это развитие высказанного вскользь Муриным тезиса о тяжести для человека свободы и о принесении ее слабыми к ногам сильных. Здесь тиран Фома отнимает у людей свободу. Одни отдают ее безропотно, другие сначала ропщут, но все кончают тем, что приносят свою свободу к ногам деспота, преклоняются перед ним, поют ему гимны. И так до его смерти. После смерти ставят ему памятник «из белого мрамора», чувствуют себя сиротами, помнят каждое его слово. Узурпировавший власть дурак видится им, принесшим к его ногам свободу, уже не дураком. Проблема сильных и слабых, их отношения к свободе.
Все у Достоевского в сибирских повестях подчинено выявлению главного: сути человека, его личности, стилей мышления, нравственных ценностей, деятельности человека. Природа вводится в повествование лишь для более яркого отражения тех или иных качеств и поступков человека:
Главный герой повести, Фома Опискин, представлен через восприятие разных персонажей, чтобы рассмотреть его с разных сторон и более пристально. Порою автор рискует правдоподобием. Было бы более правдоподобно, если бы помещик Ростанев просто выгнал из дома посягающего на его свободу приживальщика Фому. Но такое не позволило бы провести мысли третьего круга — об асоциальном в стиле мышления человека.
3. ПОСЛЕСИБИРСКОЕ
В произведениях послесибирского периода жизни Достоевского намеченные ранее философские идеи получили свое полное раскрытие. Здесь-то, по существу, и дана философия человека как система.
В разных произведениях в качестве главных философских идей выделены ее разные аспекты. Философия человека излагается помимо художественных произведений в статьях писателя. В них философские проблемы выделить легче. И в этом преимущество статей. Но философская емкость логического текста уступает емкости текста художественного.
Как синтез понятийного и художественного — «Дневник писателя», не получивший пока у нас заслуживающей его оценки. В нем философские идеи выражены чаще всего непосредственно, хотя порою и «через художественные образы.
Записные тетради, письма помогают не только понять лабораторию художественного творчества, но и творчества философского.
Главные философские идеи отдельных произведений: «Записки из Мертвого дома» — кажущаяся простота и фактическая сложность человека. «Униженные и оскорбленные» — «быть» и «иметь» как ценностная ориентация личности. «Скверный анекдот» — нравственные качества человека. «Зимние заметки о летних впечатлениях» — целостность и разрушенность личности. «Записки из подполья» — смысл человеческого существования. «Преступление и наказание» — цель, средство, результат человеческой деятельности. «Игрок» — разум и чувство человека. «Идиот» — идеал человека, шоложительно прекрасный человек. «Бесы» — лжеидеал человека, положительно безобразный человек. «Подросток» — сложность человека, «иметь» как жизненная ориентация. «Братья Карамазовы» — учителя и ученики.
Каждое из произведений затрагивает проблемы эстетические. В статьях они — в центре.
В «Дневнике писателя» трудно выделить какую-то главную проблему — так многообразно его философское содержание. Но если" вое же надо выделить главное, то это — смысл человеческого существования. Небольшая, но очень емкая по мысли статья «Приговор» представляет собой ядро «Дневника писателя».
Систематизация рассыпанных мыслей, рассыпанных по тысячам страниц текстов, позволит, как мне кажется, восстановить философскую концепцию Достоевского, его философию человека.
Достоевский говорит о забытии человека и проблем его существования предшествующей и современной ему общественной мыслью. Если и говорят о человеке, то сводят его к результату каких-то внешних сил, создают образ человека-механики. Происходит подмена одного вопроса другим. Спрашивают, что такое человек, а отвечают совсем на другой вопрос: лод влиянием каких факторов он формируется. И хотя важность последнего — вне сомнений, связь его с первым — тоже, но подменять одно другим не следует.
Достоевский видит забытие человека как в практике, так и в теории. В «Дневнике писателя» он выделяет формулу деятельности российских железных дорог — не дорога для человека, а человек для дороги. В записных книжках 60-х годов можно прочесть: «Вы только одному общечеловеческому и отвлеченному учите, а еще матерьялисты» [ЛН, 83, 141]. Или: «вы человека не цените, люди без гуманности» [ЛН, 83, 142].
