Он вздохнул.
— Переселенцы, — сказал он в темноту сам себе, — это просто люди. Они несдержанны и любопытны. Им не сидится на одном месте. Они пускаются в странствие в поисках лучшей участи. Они немножко асоциальны — иначе вписались бы в материнский социум, каким бы тот ни был поганым. И очень пассионарны. А пассионарность напрямую связана с агрессией. Их хорошо тренируют, они могут справиться с внешними трудностями, но от себя не убежишь. К тому же в последнее время, как мы ни старались, поползли кое-какие нехорошие слухи. И желающих стало меньше, пришлось вербовать преступников. Ну, после психологического обследования, конечно, но все равно… Таких, как Ханна. Понятно, что в какой-то момент они начинают бояться сами себя. И придумывают ритуалы защиты. Затем это перерастает в психоз… потом в острый психоз. Жаль, потому что придумка была хорошая. Но это как лавина — точка равновесия пройдена. Они слышат голоса. А это значит, что ты, дорогое, пугливое подсознание, взяло верх. А ты, знаешь ли, не лучший советчик.
Но меня ты можешь не бояться. Нет.
Костер тихонько фыркнул и рассыпал пригоршню искр.
— Сейчас я лягу спать, — сказал он своему подсознанию, — и ты поспи. Нам с тобой еще работать и работать.
Ветер, рассыпавший искры в костре, тихонько погладил его лицо.
* * *
— А потом я посреди ночи проснулся, словно что-то под руку толкнуло, и поглядел на хронометр. Пеленг работал, порядок. Только я отклонился градусов на тридцать, ну это ничего, так что я успел как раз к тому моменту, когда портал открылся… ноги, правда, сбил. Босиком по лесу, не шутка. Теперь я думаю, — он на миг прикрыл глаза, — что вся эта история с зыбучим песком тоже… понимаешь, когда мне было лет десять… я провалился в такой песок. Где мы всегда купались, там намывали новый берег, земснаряд намывал, и я даже не провалился, просто нога ушла по бедро, я тут же выбрался. И забыл, но подсознание-то помнит.
— Да, — согласился Молино, — подсознание помнит.
У Молино было совсем непроницаемое лицо. У него самого — такое же? Не очень-то приятно разговаривать с типом, у которого такое лицо.
— Вы нашли следы наркотика?
— Нет.
— Значит, он быстро распался. Надо их забирать, Молино. Срочно.
За плечом Молино дальние крыши таяли в сероватой дымке. Тут никогда не бывает по-настоящему чистого неба, подумал он. Правда, дышалось здесь легко, легче, чем на улице: у Молино в офисе был хороший кондиционер. Но все равно какой-то неприятный даже не запах… привкус, что ли…
— Не горячитесь, — у Молино по-прежнему было каменное лицо, но в глазах появилось что-то такое… жалость, что ли?
— То есть как это?
— Они функционируют, да? Все в порядке? Что вам еще нужно? На каком основании мы будем хватать людей и насильно волочь их с насиженных мест? Уничтожать плоды их труда?
— Ничего не в порядке. Они сошли с ума. Коллективное безумие. Нельзя тянуть дальше, Молино. Иначе будет как на варианте-восемь.
— Ох, уж этот мозг, — Молино смотрел на свои пальцы. — Очень тонкая машина. Уж такая тонкая! «Цифра» — и та не выдерживает переноса. А мы хотим, чтобы наши мозги выдерживали. Как защититься от безумия? Никак. Но если нельзя от него защититься, может, и не надо? Может, безумием нужно просто управлять?
— Что?
— Самые простые решения часто оказываются самыми действенными. Немножко гипноза. Немножко того. Немножко сего. Если нет внутренних тормозов, надо сконструировать протез. Собирательство, накопление бесполезных вещей — очень древний инстинкт. Древнее, чем сам человек, Ремус. С внедрением культа реликвий ничего особенно не получилось, но направление было верное. Надо было только убедить людей, что с некими предметами сопряжены некие качества. А дальше они сами выстроили свою систему ограничений, наказаний и поощрений. Это архетипы, Ремус. Думаете, почему так популярны все эти, как вы только что выразились… дешевые виртуальные бродилки? Они обращаются к древним архетипам. Амулеты. Обереги. Собирательство. Высшие силы.
— Вы мне ничего не сказали!
— Мне нужен был независимый наблюдатель.
— Сукин вы сын, — горько сказал Ремус.
— Работа такая, — флегматично отозвался Молино.
— Но я дал приказ Захару. Собираться… Сворачивать работу.
— Уверен, он и пальцем не пошевелил. Он наверняка решил, что вы не дошли до портала. Что эти самые высшие силы прекрасным образом с вами разделались. Потому что поселенцы у них под защитой. А вы — нет.
— И он или, скорее, они с Ханной дали мне наркотик?
— Ну какой наркотик, Ремус, — скучно произнес Молино. — Вы вообще когда-нибудь задумывались о том, что инспектора тоже люди? У них тоже есть мозг, знаете ли. Ну да, они всегда возвращаются, и в нормальном социуме им легче корректировать свое поведение, но суть дела от этого не меняется.
— Вы хотите сказать…
— Ремус, на самом деле мы очень плохо представляем себе, что конкретно происходит с человеческой психикой при переносе. Но одно известно достоверно: у подвергшихся переносу сильно повышается внушаемость. Вы никогда не задумывались, почему оперативников так быстро переводят на другую работу?
— Нет. И я не заметил за собой никаких…
— Это потому, что вы всегда были тугодумом, Ремус, — с удовольствием сказал Молино.
А ведь Молино меня терпеть не может, подумал он. И всегда терпеть не мог. И как я раньше этого не замечал? Или он скрывал это ради дела, а теперь уже нет нужды?
Теперь меня спишут.
Эта мысль почему-то не особо его расстроила.
Тем более что не окончательно — никто не уходит отсюда окончательно. Переведут в сектор поддержки, вот и все.
— А где мой камешек? — спросил он неожиданно для себя.
— Что?
— Ну, мой амулет? Мой фальшивый оберег. Он был у меня в кармане.
— Черт, Ремус. Вы бы видели себя, когда ввалились в ворота. Вас раздели и потащили на обработку. Какой еще камешек? И не надо так смотреть на меня, Ремус. Все хорошо. Все правда хорошо. Эта колония уцелела. Она развивается. Ну, психи они. Ну и господь с ними. Еще пара лет, и можно будет повторить опыт.
— Людей не жалко?
— Жалко, — честно сказал Молино. — Потому и стараемся.
* * *
— Пять лет! — горько сказала Соня. — Пять лет ты не казал сюда носа. Прыгал по своим мирам. Спасал кого-то. А я что, не человек? Меня что, не надо спасать?
— Успокойся.
— Мне плохо, ясно? И пожаловаться некому! Тебе? Да ты всегда был такой, даже когда маленький. Тогда отобрал у меня…
— Ты что, не можешь до сих пор простить мне это чертово мороженое?
