- Ты отдал ей револьвер.
Эдди подумал, что стрелок выглядит плохо - не лучше, чем до первого, сокращенного, курса кефлекса, быть может, чуть хуже. Казалось, жар горячки так и пышет от него волнами. Эдди понимал, что должен бы жалеть Роланда, но, похоже, в эту минуту был способен испытывать только адскую злость.
- Я из кожи вон лезу, чтоб попасть сюда в рекордное время, и все, что ты можешь мне сказать, это "Ты отдал ей револьвер". Ну, спасибо, приятель. То есть особых изъявлений благодарности я и не ждал, но это уж ни в какие ворота не лезет, едрена мать.
- По-моему, я сказал единственно важную вещь.
- Ну, раз уж ты завел об этом речь - да, я отдал ей револьвер, сказал Эдди, подбоченясь и язвительно глядя на стрелка сверху вниз. - А теперь выбирай: либо ты садишься в кресло, либо я его складываю и пробую запихнуть тебе в жопу. Чего изволите, барин?
- Ничего. - Роланд едва заметно улыбался, словно и не хотел, но ничего не мог с собой поделать. - Сперва ты вздремнешь, Эдди. Когда придет время смотреть, мы посмотрим, что к чему, но сейчас тебе нужно выспаться. Ты вымотан.
- Я хочу вернуться к ней.
- Я тоже. Но если ты не отдохнешь, то свалишься по дороге. Просто свалишься. Скверно для тебя, еще хуже для меня и хуже всего для нее.
Эдди секунду постоял в нерешительности.
- Ты уложился в недурное время, - признал стрелок. Он прищурился на солнце. - Сейчас четыре, быть может, четверть пятого. Ты проспишь пять возможно, семь - часов, и будет уже совсем темно...
- Четыре. Четыре часа.
- Хорошо. Будешь спать, пока не стемнеет - я считаю, это не пустяки. Потом поешь. Потом мы тронемся в путь.
- Ты тоже поешь.
Снова - слабая улыбка.
- Попробую. - Стрелок невозмутимо посмотрел на Эдди. - Теперь твоя жизнь в моих руках; полагаю, ты это понимаешь.
- Да.
- Я тебя похитил.
- Да.
- Хочешь убить меня? Если так, лучше сделай это сейчас и больше не ставь никого из нас... - Когда стрелок дышал, в груди у него негромко свистело. Эдди слышал эти хрипы, но они очень мало волновали его, - ...в затруднительное положение.
- Я не хочу убивать тебя.
- Тогда... - Речь Роланда прервал внезапный резкий приступ кашля. ...Укладывайся, - закончил стрелок.
Эдди улегся. Бывало, сон медленно наплывал на него, но сейчас он схватил юношу грубыми руками неловкого в своем рвении любовника. Эдди услышал (или это ему только пригрезилось), как Роланд говорит: "Но отдавать ей револьвер не следовало", и неведомо на сколько времени погрузился в тьму и неведение, а потом Роланд затряс его, чтобы разбудить. Когда Эдди наконец сел, ему показалось, что в его теле не осталось ничего, кроме боли: боли и тяжести. Мышцы словно бы превратились в заржавленные блоки, шкивы и лебедки заброшенного цеха. Из первой попытки встать ничего не вышло. Он тяжело плюхнулся обратно на песок. Со второй попытки Эдди удалось подняться, однако он чувствовал, что даже на такое простое действие, как поворот кругом, у него уйдет порядка двадцати минут. Причем поворачиваться будет больно.
Роланд вопросительно смотрел на него.
- Ты готов?
Эдди кивнул.
- Да. А ты?
- Да.
- Сможешь?
- Да.
И они принялись за еду... а после Эдди пустился в свой третий и последний поход по окаянному взморью.
За вечер они проехали приличное расстояние, и все же, когда стрелок объявил привал, Эдди испытал смутное разочарование. Он ничем не проявил своего несогласия, поскольку попросту чересчур устал, чтобы идти дальше без отдыха, однако, отправляясь в путь, надеялся пройти больше. Тяжесть. Вот что было нешуточной проблемой. По сравнению с Одеттой, везти Роланда было все равно, что везти железные брусья. Перед рассветом Эдди проспал еще четыре часа. Он проснулся, когда над разрушающимися холмами, в которые выродились горы, вставало солнце, и прислушался к кашлю стрелка. Кашель был слабым, хриплым - перханье старика, возможно, больного воспалением легких.
Их глаза встретились. Приступ кашля превратился в смех.
- Неважно, каким я кажусь, Эдди. Я еще не уходился. А ты?
Эдди подумал о глазах Одетты и потряс головой.
- Уходился - не уходился, но куда девать чизбургер с "будончиком" нашел бы.
- С бутончиком? - с сомнением повторил стрелок, представляя себе яблони и весенние цветы в Придворных Садах Его Величества.
- Неважно. Ну, запрыгивай, дружок. Четырех колес тебе не будет, с ветерком прокатить тоже не обещаю, но все равно на десяток-другой миль мы уедем.
Сказано - сделано; однако и второй день расставания с Одеттой склонился к закату, а они все еще медленно тащились к тому месту, где молодым людям явилась третья дверь. Эдди прилег было, думая покемарить еще часика четыре, но спустя каких-нибудь два часа пронзительный крик одной из диких кошек вырвал его из сна. Сердце у Эдди колотилось. Боже правый, судя по тому, как эта сволочь вопила, она была огромадной.
Он увидел, что стрелок приподнялся на локте, блестя в темноте глазами.
- Готов? - спросил Эдди. Кривясь от боли, он медленно поднялся.
- А ты? - снова очень тихо поинтересовался Роланд.
Эдди размял спину. В ней захрустело и затрещало, точно там один за другим вспыхивали снизанные в гирлянду крохотные бенгальские огни.
- Угу. Но я бы и вправду плотно занялся бы чизбургером.
- Я думал, тебе хотелось курочки.
Эдди тяжело вздохнул.
- Дай отдохнуть, старик.
К тому времени, как солнце скрылось за холмы, третья дверь была видна как на ладони. Еще через два часа они наконец оказались возле нее.
"Опять все вместе", - подумал Эдди, готовый рухнуть на песок.
Но он, видимо, ошибался. Никаких признаков Одетты Холмс не было. Ее и след простыл.
- Одетта! - пронзительно крикнул Эдди, и теперь его голос был таким же сорванным и хриплым, как у второго номера Одетты.
Но к нему не вернулось даже эхо - ничего, что можно было бы хотя бы спутать с ее голосом. Невысокие, изъязвленные холмы не желали отражать звук. Слышался только грохот волн, гораздо более громкий на этом тесном клине суши, гулкий рокот прибоя, гудевшего в конце тоннеля, прорытого им в рыхлом, крошащемся камне скал, да непрекращающиеся причитания ветра.
- Одетта!
На этот раз Эдди завопил так громко, что голос у него сорвался, а голосовые связки оцарапало что-то вроде острого зубца рыбьей кости. Глаза Эдди лихорадочно обшаривали холмы в поисках светло-коричневого пятнышка (которое оказалось бы ладонью Одетты), или движения (если бы Одетта приподнялась), или... (прости ему, Боже) ярких брызг крови на буром камне.
Он обнаружил, что гадает, как поступит, если все же увидит кровь или найдет револьвер, в гладкий сандал рукояти которого окажутся глубоко впечатаны следы зубов. Подобное зрелище могло довести Эдди до истерики, даже свести с ума, однако он продолжал высматривать - это ли, что-то другое, все равно.
