— Это что — урканская власть? — поинтересовалась Хайлли.
— Да, ведь некоторые урканские правительства в мире сохранились. Правда, они теперь смешные. Капиталы, заводы, банки — ничего этого у них теперь нет. Бернское правительство и вовсе забавные люди: они толком ничего не контролируют, урку в Европе живут в полной анархии, каждая деревня установила свои законы, а на дорогах банды… да и территория-то вся заражена, и города разрушены. Не осталось ничего от Европы. Но тем не менее, они там создали правительство. И даже армию какую-то, и вроде налоги собирают. Я стараюсь через них централизованно организовать помощь урку, снабжение, очистку территорий от радиации. Что еще важно — мы просеиваем всех урку через медосмотры, чтобы найти новых амару, и постоянно находим. До войны, к сожалению, не так много амару удалось вытащить. Вот этим всем я занимаюсь. Смешно, что Европейское Правительство считает меня то ли президентом, то ли каким-то королем местным. Словом, я тут как бы главный амару в Европе с их точки зрения. Я ее не опровергаю, мы решили, что это будет полезно. Таким образом, в глазах урку я имею высочайший статус.
— Ой, простите, ваше величество, — Хайлли сделала книксен. Мужчины засмеялись.
— Но у них там на самом деле, — вздохнул Ван, — очень плохо все в деревнях. Куда хуже, чем в нашей Марке в Лаккамири. Беспредел. Питания не хватает, работать никто не хочет, полиция местная хватает кого попало, избивает — но бандиты как раз гуляют на свободе и делают с остальными что хотят. Девушек насилуют поголовно, детей тоже… И много рабства. Причем рабство для них еще прогрессивно — рабы хотя бы какие-то работы выполняют, семью хозяина кормят…
— Возможно, они на этой формации и остановятся, — предположил Клаус, — но так плохо все только сейчас, потому что после войны, все разрушено, живут многие еще в землянках, радиация, еды мало… Со временем и они получше будут жить, и мы сможем помогать. В общем, как в Лаккамири у них будет, я надеюсь.
— Илас! — крикнул от двери хозяин праздника Коллана, — приглашаю всех в зал на церемонию.
Клаус встал неподалеку от двери, высматривая в толпе Алису. Где-то она задержалась. Келла стояла в группе детишек, которую привел в зал молодой учитель Тайя.
Алису он так и не увидел, зато в дверь зала, оживленно беседуя, прошли Анквилла и его дочь Панка — летный комбинезон она сменила на невзрачный зеленый иси. Летчица подошла к Коллане, своему брату и заговорила с ним. Анквилла помахал Клаусу. Тот протолкался к деду сквозь толпу.
— Отойдем, — негромко сказал Анквилла. Вздохнув, Клаус вышел за ним в коридор. Он давно привык к непредсказуемости в общении со своим родственником.
— Что-то случилось? — поинтересовался Клаус. Анквилла чуть пожал плечами.
— Это как сказать. Я просто хотел сообщить тебе новость. Я только что вернулся из Берна.
— И что? Они согласны на открытие нашего центра?
— Да, но об этом я тебе информацию уже скинул. Я о другом. В Берне я встретил Пьера Барта.
Клаус слегка присвистнул.
— Все это время он провел среди урку.
— А что его дочь, Аханкара?
— Погибла в Египте. Работала в Эхнатоне врачом. Была убита урку при эвакуации раненых.
Клаус мрачно кивнул.
— Барт, оказывается, пережидал бури на Канарских островах. Ты знаешь, они практически не затронуты.
— Разумное решение.
— А теперь он явился в Европу. Именно с целью вернуться в сообщество амару. Собственно, он уже полгода жил в Алезии. Принял имя на ару. Интегрировался. В Берне он был по служебным делам.
— Ну что ж, — Клаус посмотрел в лицо Анквилле, — если вдуматься, он чистый амару. Чище меня по генам. Наверное, нет особых проблем…
— Да, проблем не было, — согласился Анквилла. Помолчал немного и сообщил, — я застрелил его.
Клаус вопросительно поднял бровь.
— Кровь амару, — задумчиво произнес Анквилла, — гены амару действительно обеспечивают мотивацию разумного человека — амару никогда не станет интересоваться властью, выгодой, местом в иерархии. Но знаешь, Клаус… даже гены амару — они все-таки определяют далеко не все.
Зал был убран для церемонии. Гирлянды из ветвей и роз свисали с потолка, обрамляли небольшое возвышение, на котором уже стояли Коллана и Тимтайя в белом. Коллана держал на руках новорожденного сына. Внука Анквиллы и Инти.
Нежно пели скрипки.
Амару в зале затихли. На возвышение вышла самая пожилая Старейшая города, Арума, ей исполнилось 160 лет.
К сожалению, по старикам война ударила особенно жестоко.
И если присмотреться, то и во всем зале нельзя было найти человека, не покалеченного последним десятилетием. Амару с протезами рук и ног, со страшными ожогами и шрамами на лицах. В убогоньких неярких, перешитых иси, а многие в камуфляже. С застывшей смертью в глазах.
Арума в белой иси подошла к родителям малыша. Коллана положил сына на столик, покрытый сверкающей голубой материей. Малыш, обернутый в белую ленту, беспорядочно замахал свободными ручонками.
Старейшая подошла к ребенку. Скрипки изменили мелодию и заиграли древний, еще с Лаккамару сохранненный через тысячелетия гимн Побеждающей Жизни.
Арума просыпала горсть тонкой муки на головку младенца.
— Жизнь зерна — твоей жизни, новый человек земли! — воскликнула она на древнем, благородном ару.
Опять смена мелодии. Теперь скрипки пели музыку любви. Арума зажгла свечи вокруг столика, на котором лежал младенец — спокойно, без писка, только дергал тонкими ручками.
— Огонь солнца — твоему сердцу, новый человек земли!
Потом она положила ладонь на лобик ребенка.
— Тепло наших рук, рук твоих илас — навсегда с тобой, новый человек земли!
Илас с благоговением смотрели на младенца — старые и молодые, покалеченные, раненые, измученные долгой войной, потерявшие родных и близких. Смотрели Клаус и Анквилла, стоящие рядом, и выражение их глаз было почти одинаковым. Смотрел Каяри, положивший руку на плечо Лорин, ушедшей в музыку. Смотрел толстый Нико, смешно выпятив нижнюю губу. Смотрела Инти, бабушка младенца, и непрошеная слеза выкатилась из ореховых глаз.
Арума набрала в горсть воды из серебряного сосуда. И пролила легкую струйку на головку малыша.
Скрипки стихли. Голос Арумы возвысился и гордо зазвенел под сводами зала.
— Новый человек земли, мы, твои илас, твои мать и отец, твой город, принимаем и любим тебя! Мы даем тебе новое имя. Отныне и до конца твоих дней твое имя — Илла Мачакка!
Эхом повторили за ней отец и мать.
— Илла Мачакка!
