Шурик…
Кто-то выныривает прямо передо мной. Хирмэ — а за него судорожно цепляется Соня. Вдыхает — и отрыгивает воду, и снова. Кашляет. Еле выговаривает:
— Я… утонула… не умею… плавать…
Вдруг вспыхивает прожектор. Катер?!
На каком-то всплывшем обломке на коленях стоит тёмная фигура, придерживает прожектор, укреплённый непонятно на чём. Голос Амунэгэ:
— Шедми, сюда! Люди, сюда!
Плеск. Головы, тёмные над отражающей свет прожектора водой.
Я подплываю ближе.
— Пустите, у меня человек тут, — Хосчэ подтаскивает к плоту кого-то, кто потерял сознание, держа его голову над водой. — Борис. У него кровь.
Голос Сэру:
— Он жив?
— Кажется, тёплый.
Голос Нихэя:
— А остальные люди? А Лариса? А Арман? Толик?
Я кричу:
— Люди, сюда! Шедми, кто видел людей?!
Голос Хосчэ:
— Помогите поднять Бориса на плот! Амунэгэ, помоги.
— Подержи фонарь, — плеск, возня.
Рука на моём плече:
— Командир, ты здесь?
Глажу руку:
— Здесь. Да.
Голос Ангрю:
— Выключите свет: нас засекут.
Амунэгэ:
— Не беспокойся, сестра — видишь, облако пепла над нами?
Голос Сэру:
— Радиоактивный пепел…
Живые выныривают и плывут к свету. Я кладу руки Элгрэ на край плота:
— Братишка, держись. Я должен посмотреть — вдруг ещё кто-то не может видеть из-за той вспышки.
Элгрэ просит, как белёк:
— Командир, останься!
Глажу его по щеке:
— Братишка, тюленёнок, я вернусь. Сейчас вернусь.
Вода вокруг почти горяча, но внутри меня — чёрный лёд. Мой стрелок — слеп. Я убил бы голыми руками того, кто это сделал с ним… того, кто это сделал со всеми нами.
И со своими братьями. Я вижу подплывающих шедми, но не вижу людей. Когда ударила волна, они все, видимо, были на поверхности или очень близко к ней. Я не помню, как нырял, но, видимо, меня вёл инстинкт: шторм — ныряй как можно глубже. Людям инстинкт велит всплывать наверх…
Маленькая девичья рука. Кые.
— Это ты, боец? Прости, я имя забыла… всё перемешалось…
— Ничего.
Голос:
— Кто здесь? Где вы?
Голос:
— Больно! Больно!
Я плыву на голоса, почти не чувствуя собственного тела. Я думаю об Элгрэ. Я думаю о родичах. Я думаю о людях. Я заставляю себя дышать.
Мрак бесконечен. Настанет утро, но не рассветёт: радиоактивный пепел затянул небо. Ужасное багровое свечение меркнет. Догорает и горючка, разлившаяся по поверхности воды. Остаётся только свет прожектора над неживой водой.
Проходит время и ещё время.
Кажется, у плота Амунэгэ собрались все уцелевшие. Восемь наших родичей ослепли, как мой Элгрэ. У многих ожоги; самый худший случай — Лахан, у него обожжена половина лица и выжжен глаз. Вдобавок, я уверен, мы все радиоактивны.
Люди прилетят и помогут?
Вадим прилетит и поможет? Но как же он нас найдёт? Вокруг — жаркий ад, так должно бы выглядеть жилище Хэндара. Если верить легенде, живым отсюда нет выхода.
Хочется пить. Мы пьём солёную воду, но она тяжело утоляет жажду, особенно раненым. От солёной воды нестерпимо горят ожоги, наши родичи еле сдерживаются, чтобы не кричать. Элгрэ держится одной рукой за край плота, другой — за меня, тяжёло дремлет у меня на плече… или это полузабытьё.
Борис лежит на плоту, его грудь заметно вздымается, но он без сознания. Соня сидит рядом с ним, свернувшись в клубок, её мелко трясёт. Это последние люди.
Военные людей хотели убить нас, но начали с того, что убили своих родичей.
* * *
Время больше не течёт.
Нам остаётся только ждать. Люди Вадима в пути, штатно прибудут на Эльбу только завтра… или уже сегодня? — в чёрных клубящихся небесах не видать ни проблеска, ни просвета… но им ещё нужно нас найти.
Радиоактивный пепел скрыл нас от врагов — но скроет и от друзей.
Радиация нас медленно убивает.
Нам нечем помочь родичам, которых мучает боль.
Нихэй держится за плот, положил на него голову. Кые уцепилась за какой-то небольшой плавающий предмет. В полумраке мне кажется, что это пластиковая канистра.
Борис очнулся — и они сидят в обнимку с Соней. Лахан тоже сидит на плоту рядом с людьми, поскуливает, как голодный белёк: половина его головы чёрная, грива сгорела. Амунэгэ всё ещё держит прожектор, и я вяло поражаюсь: почему он давно не сжёг себе руки раскалившимся стеклом и металлом? И вообще — откуда источник питания? Это ведь только верхняя часть прожектора, отломанная от подставки: я вижу торчащие провода.
Так не бывает, думаю я. Видимо, он вправду шаман.
Усмехаюсь собственной глупости.
Нет сил быть рациональным. Нет сил быть логичным.
— Шедми! — ору я хрипло. Горло болит, жжёт где-то глубоко. — Ответьте Армаде! — и кашляю.
Фырканье и плеск.
Голоса.
— Ещё пока…
— Держимся на воде, Армада…
— Здесь Атолл.
— Не весь Атолл — Эсчэ нет, Сэгрдэ, Улу… Хиро видели мёртвой…
— Здесь Юго-Запад… Окэ утонул… Ицу тоже не видно…
— Здесь Северо-Запад, кроме Тоху и Виги.
— Заокраинный Север… Такхара нет…
— Южный Архипелаг… нас трое осталось…
Голос доктора Сэру:
— Старайтесь не пить. Старайтесь не погружаться. Держитесь на поверхности, берегите силы.
Элгрэ вздрагивает, просыпается:
— Командир?!
Его глаза — перламутрово-белёсые, без блеска. Он тут же сжимает веки. Глажу его по щеке, глажу мокрую слипшуюся гриву. Он тихо говорит:
— Идёт тяжёлый модуль. Модуль людей.
Я прислушиваюсь. Слышу уцелевших братьев и сестёр — и какой-то тяжёлый, вязкий гул, то ли вокруг, то ли в моей голове.
— Не слышу, — говорю я, приблизив рот к его уху. — Ты уверен?
Элгрэ вздыхает, как всхлипывает:
— Мне кажется. Мне кажется, я чувствую эти мелкие волны… вибрацию, движение воды. И звук. Не столько слышу, сколько чую. Как тогда, на Океане Третьем, у Скального, ночью…
Я вспоминаю бой за Скальный. Я чувствую жаркий вкрадчивый ужас.
— Амунэгэ, — говорю я. — Как бы ты ни создавал этот свет — время его погасить.
Амунэгэ вздыхает и перехватывает прожектор удобнее; я думаю, что его руки уже давно затекли:
— Нет. Это знак. Знак для Вадима. Нас ищут.
— Это знак для военных, — говорю я. — Нас впрямь ищут, чтобы убить.
Амунэгэ отрицательно фыркает:
— Брат… не спорь.
Борис вздёргивается:
— Вы о чём? Им ещё рано. Они не знают. А вот военные — им могли рассказать… эти сволочи…
И тут я тоже чую. Всем телом, как рыба, чувствую это движение воды, вибрацию силового поля модуля. Поднимаю глаза.
И прежде, чем рассмотреть в мутной небесной темноте сам модуль, я вижу проблесковые огни, имитирующие наши! Синий-белый! Синий-белый!
Неужели это не провокация? Наши братья не хотят, чтобы мы приняли их за военных? Понимают, что не у всех есть силы нырять? Понимают, что половина раненых уже не выплывет?
