Перечислять все возможные пытки было бы слишком долго и мучительно для чувствительных людей с развитым воображением.
Микс не видел, чтобы альбионцы когда-либо пытали шпионов. Но он, будучи в плену у Крамера, насмотрелся на инквизиторские допросы и поэтому слишком хорошо знал, какие ужасы ожидают испанца. А что путного может сообщить этот бедолага? Ничего! Микс был уверен в этом.
Он выпрямился, чтобы убедиться, на месте ли Саймонс и Ташент. Они уже стояли рядом с хижиной, под ветвями дерева.
Склонившись над лежавшим, Том резанул по его яремной вене. Убедившись, что тот мертв, и захватив с собой ценное оружие, он зашагал к дереву. Парень воскреснет в целом, здоровом теле где-нибудь у Реки далеко отсюда. Может, когда-нибудь Микс снова встретится с ним и сможет рассказать ему об этом акте милосердия.
На полпути к дереву он остановился. Сверху, откуда-то с горы, донесся резкий и пронзительный звук бамбуковой свирели.
Кто бы мог там понапрасну тратить время, тогда как все обязаны усердно работать? Еще одна парочка влюбленных, один из которых между совокуплениями развлекает другого музыкой? А может, этот пронзительный звук — что-то вроде сигнала, подаваемого шпионом? Маловероятно, но следует учесть все возможные варианты.
Рыжий и блондинка все еще стояли с поднятыми руками. Оба были нагими. Женщина, бесспорно, обладала прекрасным телом, и ее густые волосы на лобке имели тот самый рыжевато-золотистый отлив, который особенно волновал Тома. Она напомнила Миксу одну молоденькую киноактрису, с которой он встречался сразу после развода с Вики.
— Повернитесь кругом, — сказал он.
— Зачем? — спросил Саймонс. Но подчинился.
— О'кей, — сказал Микс. — Теперь можете опустить руки.
Он не стал рассказывать им, что однажды голый пленник нанес ему удар ножом, зажатым между ягодицами, пока стоял рядом с пленившим его Миксом.
— Так что же произошло?
Как он и думал, парочке нашлось о чем рассказать. Эти двое удрали из трудового отряда, чтобы заняться в траве любовью. Полеживая в траве в перерыве между вспышками страсти, они уже собирались закурить по сигарете, когда услышали, как поблизости проходит шпион. Схватив оружие, они стали преследовать его. Они были уверены, что незнакомец забрался сюда не к добру.
Затем они увидели Микса, идущего по следу де ла Рейна, и уже были готовы присоединиться к нему, как испанец заметил их. Он оказался весьма сообразительным, когда пытался внушить Миксу, что шпионы — они.
— Его затея могла оказаться успешной, если бы он не попытался убить меня сразу, вместо того чтобы выждать более удобный случай, — заметил Микс. — Ну ладно, возвращайтесь-ка вы оба к своей работе.
— А вы никому об этом не расскажете, а? — спросила Гуиндилла.
— Возможно. А может, и нет. А что? — ухмыльнулся Том.
— Если вы не проболтаетесь, то обещаю, вы не пожалеете.
— Гунн! Ты ведь не сделаешь этого, ты не можешь! — буркнул Эрик Саймонс.
Она пожала плечами, и грудь ее соблазнительно всколыхнулась.
— Лишний раз не повредит. Тем более что в виде исключения. Тебе ведь известно, что произойдет, если он выдаст нас. Нас на неделю посадят на хлеб и воду, публично опозорят и… ну, ты же знаешь, какой Роберт. Он изобьет меня, а тебя постарается убить.
— Но ведь мы можем убежать, — сказал Саймонс и принял угрожающий вид. — А может, ты предпочитаешь кувыркаться с этим малым, потаскушка?
Том снова засмеялся.
— Если вас поймают, когда будете удирать, то казнят, — сказал он. — Не беспокойтесь. Я не вымогатель и не бессердечный развратник Рудольф Рассендейл.
Их взгляд выразил недоумение.
— Рассендейл? — спросил Саймонс.
— Неважно. Вряд ли вы его знаете. Вам обоим лучше идти. Я никому не расскажу всю правду. Скажу, что был один, когда наткнулся на этого испанца. Вы лишь скажите мне, кто это там наверху играет на свирели?
Они уверили его, что понятия не имеют, и, повернувшись, пошли в густую траву, чтобы забрать свою одежду и оружие. Всю дорогу они громко переругивались. Миксу подумалось, что после этого случая от их взаимной страсти навряд ли что-нибудь останется.
Когда их ожесточенные голоса затихли вдали, Том повернулся к горе. Может, ему стоит вернуться на равнину и доложить, что он убил шпиона? Или подняться в гору и проверить, что там за музыкант? А может, заняться тем, для чего он сюда и пришел то есть спать?
Любопытство взяло верх. И вот так всегда с ним.
Сказав себе, что ему следовало бы родиться котом — тем, который уже прожил одну из своих девяти жизней, — Микс стал карабкаться на гору. Поверхность склона избороздили трещины, выступы, маленькие площадки и крутые узкие тропинки. Однако только горный козел, или весьма решительно настроенный человек, или просто сумасшедший могли бы воспользоваться этими неровностями, чтобы взобраться на скалу. Здравомыслящий человек окинул бы ее взглядом до самой вершины, возможно, повосхищался бы ею, но остался бы у подножия и в свое удовольствие побездельничал бы или поспал, а то и повалялся бы с женщиной в траве. А еще лучше, он бы сделал и то, и другое, и третье, а в придачу — хороший бурбон, или что там еще предложит выпить его изобильник.
Цепляясь руками за край одной из маленьких площадок, Микс подтянулся и взобрался на нее. На середине ее стояло строение, которое больше походило на огороженную пристройку с односкатной крышей, чем на хижину. Позади строения виднелся небольшой каскад — один из тех многих водопадов, которые, по-видимому, брали начало у недоступных взору снежных шапок на вершинах гор. Каскады были еще одной загадкой этой планеты. Времен года на ней не было, а значит, планета должна была вращаться при неизменных девяноста градусах к плоскости эклиптики. Но если период таяния снегов никогда не наступал, то откуда бралась вода?
У водопада был Иешуа. Голый, он вовсю дул в свирель Пана и танцевал так же неистово, как один из козлоногих почитателей Великого Бога. Он все кружился и кружился. Он высоко подпрыгивал, он скакал, он наклонялся то вперед, то назад, он брыкался, он приседал, он делал пируэты, он раскачивался. Его глаза были закрыты, и с риском для жизни он приблизился к самому краю площадки.
Как Давид, который танцевал от радости, когда вернул евреям ковчег Бога, подумал Микс. Но Иешуа плясал перед незримой публикой. И ему, определенно, нечего было праздновать.
Микс стоял в замешательстве. Он чувствовал себя в роли человека, подглядывающего в окно. Он почти решил удалиться и оставить Иешуа во власти того, что владело им. Но, вспомнив, с каким трудом он сюда добрался и сколько времени пришлось потратить на это, он передумал.
