Наконец к нам вошла сестра. Она сказала, что больная без сознания, что после первого же укола сердце почти остановилось, но врачи, пользуясь всеми возможными способами, поддерживали его биение. Больной делали искусственное дыхание и впрыскивали под кожу разные укрепляющие лекарства. Барабаш ни на минуту не отходил от нее. Минут через двадцать сердце начало работать само, но потом его деятельность снова ослабела.
— Если можно, пусть к нам зайдет кто-нибудь из врачей, — попросил Макаренко.
Сестра обещала передать его просьбу. Через несколько минут к нам пришел молодой врач, один из ассистентов Барабаша.
Немного подробнее он повторил нам то, что мы уже слышали от сестры, и объяснил, что состояние больной очень тяжелое, но безнадежным его считать нельзя. Организм больной, поддерживаемый разными средствами, может пересилить грозную опасность. Что касается самой болезни, препарат, введенный в кровь, действует очень сильно и, без сомнения, влияет на раковую опухоль благоприятно. В этом медики уже убедились.
Снова мы с Ярославом остались вдвоем. Никто из нас не нарушал молчания. Мы только пристально наблюдали через открытую дверь за коридором. Ярослав встал и начал ходить из угла в угол, стараясь унять волнение.
Так прошло по крайней мере полтора часа. Никто к нам не входил. В коридоре царила тишина. Быстро надвигались сумерки.
Когда уже совсем стемнело, Ярослав снова попросил дежурную сестру позвать кого-нибудь из врачей. На этот раз к нам вышел Барабаш. Он выглядел усталым, но в глазах его светились уверенность и радость. Вслед за ним из операционной начали выходить и другие врачи. Они шли неторопливо, обмениваясь мнениями, и это вселяло надежду, что операция закончилась благополучно.
— Она спасена? — бросился навстречу Барабашу Макаренко.
— Надеюсь, — ответил врач, — хотя окончательно утверждать еще не могу.
— Расскажите, в каком она состоянии, — попросил я.
— Мы, врачи, еще тревожимся за судьбу больной, но верим, что все закончится хорошо.
— Как она себя чувствует?
— До сих пор без сознания. Сказать, что кризис миновал целиком, не могу, но сердце, хоть и очень слабо, работает самостоятельно.
— Когда же вы будете уверены? — вырвалось у Ярослава.
Доктор потер ладонью лоб и тихо ответил:
— Для этого нужно дня два-три. Вообще результаты операции следует признать удовлетворительными. Мы еще будем систематически вводить в организм препарат, но он уже не будет действовать так сильно, как вначале.
— К Лиде можно войти? — спросил Ярослав.
— Она без сознания. Войдите. Только не нужно к ней приближаться. Будем осторожны.
Получив разрешение, Ярослав надел халат. Я хотел сопровождать его, но в это время мне подали телеграмму. Черняк вызывал меня в Москву. Очевидно, кто-то известил его о моем пребывании в санатории. Вызов звучал как приказ и, учитывая военное время, я не мог отказаться или задержаться. Я решил той же ночью ехать в столицу.
Когда Макаренко вернулся и узнал об этом, он словно очнулся, стряхнул с себя овладевшую им задумчивость и сказал, что поедет вместе со мной.
— Я ведь военнообязанный. Срок моего отпуска заканчивается завтра в одиннадцать часов утра, — сказал он.
Мы оба почувствовали, что где-то вдалеке бушует пламя великой войны, и нас зовет долг перед родиной.
Мы выехали из санатория поздно ночью. За руль сел Макаренко. Нас провожал Барабаш.
— Через несколько дней, как только Лиде станет лучше, попрошусь на фронт, — сказал он.
Находясь в обществе Ярослава Макаренко, я, разумеется, не мог не вспомнить о его работе на строительстве Глубинного пути, а также о секрете, который открыл нам Самборский.
В санатории, целиком поглощенный совершавшимися там событиями, я не думал об этом. Но теперь в моей голове один за другим возникали все новые вопросы. Ведь я до сих пор не знал главного: как Макаренко добился такой необыкновенной скорости движения подземных поездов, не знал, в чем заключалась «макаренковская» система, вокруг которой шло столько споров во время строительства.
— Ярослав Васильевич, — обратился я к нему, — я узнал, что скорость поездов на Глубинном пути будет совершенно необычайная, что заслуга этого изобретения принадлежит вам.
— Ну и что же? — неохотно откликнулся Макаренко. Очевидно, ему не хотелось отвлекаться от своих мыслей.
— Мне, свидетелю всех событий и борьбы между вами и другими инженерами, очень хочется знать, как вы добились таких исключительных результатов. Ведь это не секрет?
— Нет, теперь уже не секрет. Просто мы выкачали из туннеля воздух. Там почти абсолютная пустота, и поезда, не встречая сопротивления воздуха, мчатся со скоростью около тысячи километров в час.
Какое на редкость простое объяснение! Я оказался в положении мудреца из известной басни, который никак не мог открыть обыкновенный ларчик.
Суть так называемой «макаренковской» системы в том и заключалась, что в туннеле создавался вакуум. Для этого и нужно было герметизировать весь Глубинный путь. Огромное воздушно-вентиляционное хозяйство предназначалось именно для выкачивания воздуха. Авиация давно достигла бы таких же скоростей, если бы не сопротивление воздуха — препятствие, которое очень трудно преодолеть. Чтобы преодолеть это препятствие, конструкторы самолетов работают над созданием стратосферной авиации. А Макаренко решение проблемы сверхскорости искал под землей… И нашел ее там… Простота решения привела к тому, что не я один не разгадал настоящих замыслов молодого инженера. Впрочем, никакого вреда в этом не было. Наоборот, это помогло получше засекретить изобретение Макаренко.
«Просто и гениально!» — подумал я, услышав ответ Ярослава.
Рассвет.
На улицах начиналось утреннее движение. А в помещении большинства министерств все окна еще были освещены. События последних дней, которые разворачивались в Европе и Азии, заставляли всех работать без отдыха.
Весь мир напряженно следил за военными действиями, начатыми неожиданным, коварным нападением империалистов на Советский Союз.
Утром, в половине восьмого, мы прибыли в отдел прессы при Министерстве вооруженных сил.
Макаренко распрощался со мной. Он спешил уехать в Иркутск: там было центральное управление Глубинного пути.
Я вошел в помещение отдела прессы и вскоре оказался в приемной перед дверью кабинета, на котором висела табличка: «А. П. Черняк, заместитель начальника». Секретарь — не кто иной, как Тарас Чуть — попросил меня подождать несколько минут.
