— Около двадцати процентов случаев окончились немедленной смертью. Полгода назад смертью заканчивались семьдесят процентов. Если бы мне еще год поработать! Один только год!.. Тогда я был бы совершенно уверен.
— Неужели нельзя подождать несколько месяцев?
Барабаш грустно посмотрел на меня.
— Жизнь Лиды — не предмет торга, Олекса Мартынович! Три дня — это самое большее… Но конец может наступить и раньше.
Я понимал его. Но я должен был все взвесить.
— А что говорят другие врачи? — спросил я.
— Сегодня утром состоялся консилиум. Все без исключения врачи согласились с моим прогнозом. Итак, последнее слово за вами. Этого требует Станислав. Больную мы не спрашивали и спрашивать не будем. Она до сих пор не знает, что с ней. Так лучше. По крайней мере, мы можем подбадривать ее. А какое это имеет значение, вы, надеюсь, и сами понимаете.
Снова я с минуту молчал.
— Еще один вопрос… Это сложная операция?..
— Очень сложная. Вот почему мне не хотелось бы тратить ни минуты на лишние разговоры… Нужно сделать несколько уколов — ввести мои лекарства непосредственно в раковую опухоль. Уколы сразу же вызовут резкое повышение температуры и повлияют на работу сердца. Оно может даже остановиться. Мы заставим его работать с помощью построенного мной электроприбора. Кроме того, мы будем непрерывно делать больной искусственное дыхание, будем давать ей кислород…
— Когда вы думаете начать операцию?
— Чем скорее, тем лучше…
Я видел, что Барабаш не запугивает меня. Очевидно, состояние Лиды было таково, что он не мог не отважиться на операцию, хотя и не был уверен в счастливом исходе. Иначе поступить он не мог.
Но я еще не решался сказать последнее слово.
— Я хотел бы увидеть Лидию Дмитриевну до операции…
— Хорошо. Только ни единым намеком не давайте понять, в каком она тяжелом состоянии. Наоборот, вы должны всячески уверить ее, что скоро ей станет легче, что она будет здорова.
В голосе и взгляде Барабаша чувствовалась какая-то новая, покоряющая сила. Передо мной стоял уже не неуклюжий, немного рассеянный тугодум, каким я всегда видел доктора. Нет, передо мной был волевой человек, гипнотизировавший собеседника, заставлявший его подчиниться своей воле.
— Пойдем.
Барабаш повел меня в палату, где лежала Лида.
Больная занимала большую, светлую комнату. Возле постели стоял столик, за которым сидела дежурная сестра. Лида лежала с закрытыми глазами.
Когда я подошел к постели, она взглянула на меня. В ее взгляде были равнодушие и страдание. Но вот она узнала меня. По ее губам промелькнула едва заметная улыбка.
— Добрый день, Лидия Дмитриевна, — проговорил я, стараясь казаться бодрым и веселым, хотя волнение сдержать было трудно.
На выручку мне пришел Барабаш. Голос его звучал так мягко и спокойно, что я невольно взял себя в руки.
— Старый друг приехал, — сказал он, кивая на меня. — Привез привет от Станислава и от всех.
Лида протянула мне исхудалую руку и показала глазами, чтобы я сел возле нее.
— Как поживает Стась? — тихо спросила она.
— Он сейчас на маневрах, — мгновенно придумал я. — Как только маневры закончатся, он приедет.
— А к тому времени тебе непременно станет легче, — уверенно сказал Барабаш. — Сегодня должен прибыть новый препарат. Опыты показали, что он чудесно действует в случаях, подобных твоему.
Лида устало закрыла глаза. Сколько раз в день, очевидно, слышала она такие успокаивающие слова! Но лучше ей не становилось.
Барабаша позвали. Сурово посмотрев на меня, он вышел. Но теперь я и сам знал, как мне следует вести себя.
Дежурная сестра вышла вслед за доктором. Мы остались с Лидой вдвоем.
С минуту она лежала неподвижно, потом раскрыла глаза и, поднявшись на локтях, осмотрела комнату.
— Давно мы с вами не виделись, Лидия Дмитриевна, — сказал я, чтобы что-нибудь сказать.
— И, верно, больше не увидимся, — тихо проговорила девушка.
Я невольно вздрогнул, но притворился, что ничего не понимаю.
— То есть?
— Положение мое совсем безнадежно. Я давно знаю, хотя все стараются скрыть это от меня.
— Лидия Дмитриевна!..
— Не уверяйте меня в том, чему сами не верите, Олекса Мартынович. Я рада, что вы приехали. С вами я могу быть откровенной. Перед Юрием и другими врачами я делаю вид, что ничего не знаю. Пусть думают, что им удалось обмануть меня. Ведь они говорят мне неправду для того, чтобы я чувствовала себя лучше. Вот я и стараюсь…
Я сидел ошеломленный и прилагал все усилия, чтобы Лида этого не заметила. Убеждать ее, что она ошибается? Но ведь она слишком умна, чтобы поверить. Догадывается ли она, чем больна?
Девушка бессильно откинулась на подушки и некоторое время лежала молча.
Кое-как собравшись с мыслями, я начал:
— Положение ваше, Лидия Дмитриевна, разумеется, нелегкое. Я вижу, что врачи от вас этого и не скрывают. Но они принимают все меры, чтобы поставить вас на ноги. И, сколько мне известно, у них нет никаких оснований смотреть на вашу болезнь так безнадежно, как это почему-то делаете вы. К слову сказать, они возлагают большие надежды на те лекарства, которые должны прибыть сегодня.
Я сам не знаю, откуда взялись у меня такой уверенный голос, такая убедительность.
Лида взглянула мне в глаза, и я увидел в ее взгляде искорку надежды. Но она тут же перевела разговор на другую тему.
— Вы давно видели Ярослава?
Я охотно подхватил новую тему.
— Давно. Кстати, вы знаете, что секрет поведения Ярослава Васильевича теперь известен всем. Теперь никто уже не смеет подозревать его в каких-либо преступлениях.
— Я получила от него письмо, — не слушая меня, сказала Лида. — Он пишет, что на днях приедет… Расскажите, в чем там было дело…
К сожалению, я мог рассказать ей только то, что слышал от Самборского во время встречи с ним у Черняка, — об удивительной скорости поездов на Глубинном пути. Но как Макаренко удалось добиться такой скорости, об этом я сам ничего не знал.
— Олекса Мартынович, — вдруг перебила меня Лида; голос ее звенел от волнения. — Может быть, мне уже не придется увидеть Ярослава… Когда вы встретите его, скажите, что в последние дни своей жизни, в те минуты, когда мне становилось немного легче, я… мне больше всего хотелось увидеть его… поговорить с ним… Помните, в Иркутске я спрашивала вас, не показывал ли он кому-нибудь письмо, которое я передала ему через вас перед моим отъездом в санаторий?
— Да, вспоминаю.
— Это письмо читали какие-то подозрительные людишки.
— Почему вы так думаете?
