Около одиннадцати утра Роберт Чилдан закрыл магазин и пешком направился в контору мистера Пола Казуора. К счастью, Пол не был занят. Он вежливо поприветствовал Чилдана и предложил ему чаю. — Я вас не задержу, — сказал Чилдан после того, как они оба принялись потягивать чай. Кабинет Пола, хотя и был невелик, но отличался современной и простой обстановкой. На стене всего дома одна, но превосходная литография: тигр работы Моккаи, шедевр конца тринадцатого столетия. — Всегда счастлив видеть вас, Роберт, — сказал Пол тоном, содержавшим, как показалось Чилдану, некоторый оттенок равнодушия. Возможно, это было просто его фантазией. Чилдан осторожно взглянул поверх чашки. Собеседник вроде бы казался добродушным и дружелюбным. И все же Чилдан ощутил некоторую перемену. — Ваша жена, — сказал Чилдан, — вероятно разочарована моим безвкусным подарком. Я мог бы и обидеться. Однако, когда имеешь дело с чем-то новым и неопробированным, как я уже говорил, предлагал вам этот подарок, трудно сделать надлежащую окончательную оценку — во всяком случае, человеку, привыкшему думать только о делах. Думаю, что вы и Бетти вместе имеете больше прав на высказывание суждения, чем я. — Она не была разочарована, Роберт, — сказал Пол. — Я не передавал ей той вещицы. Опустив руку в ящик стола, он извлек маленькую белую коробочку. — Она не покидала стен этого кабинета. «Догадался, — подумал Чилдан. — Ну и ловкач. Он даже не сказал ей. Вот так история. Теперь остается надеяться, что он не выйдет из себя и не обвинит меня в попытке соблазнить его жену. А он может стереть меня в порошок». Сохраняя на лице хорошую мину, он продолжал потягивать чай. — О, — мягко протянул он. — Интересно. Пол открыл коробочку, вынул из нее заколку и начал ее осматривать, повернув на свету и повертел из стороны в сторону. — Я нашел в себе смелость показать это кое-каким деловым людям, — сказал Пол, — разделяющим мои вкусы по отношению к американским историческим вещицам и реликвиям, имеющим общехудожественное эстетическое достоинство. Он взглянул на Роберта Чилдана. — Конечно, прежде никто из них ничего подобного не видел. Как вы объяснили мне, до настоящего времени такие вот современные изделия известны не были. Думаю также, что вы знаете, что являетесь единственным представителем этого направления. — Да, знаю, — отозвался Чилдан. — Хотите знать, как они отреагировали? Чилдан поклонился. — Они смеялись, — сказал Пол. Чилдан Молчал. — И я смеялся, — сказал Пол, — без вас, на другой день после того, как вы пришли и показали мне эту штуковину. Естественно, чтобы не расстроить вас, я скрыл свою реакцию. Вы несомненно помните, что я был более или менее равнодушен во внешних своих проявлениях. Чилдан кивнул. — Но тем не менее, — сказал Пол, — я уже несколько дней внимательно ее осматриваю и без всяких логических причин ощущаю определенную эмоциональную нежность. «Почему же?» — спрашиваю я себя. Ведь я даже не спроецировал на эту штуковину: как в германских психологических опытах, свое собственное естество. Я до сих пор не вижу никаких черт, никакой формы души. Но она каким-то образом имеет сопричастность к Тао. Понимаете? Он кивнул Чилдану. — Она уравновешена. Силы внутри этого предмета сбалансированы. Равнодействующая придет ей покой. Поэтому можно сказать, что эта штука пребывает в мире со вселенной. Она была вовлечена в ней, но ей тут же удалось придти в состояние гомеостазиса с нею, независимого состояния, поддерживаемого только внутренними, без внешнего вмешательства, ресурсами. Чилдан кивнул, изучая заколку, но Пол не обращал на него внимания, продолжал: — У нее нет «Ваби», — сказал он, — и не могло быть, но… Он тронул пальцами головку шпильки. — Роберт, у этой штуковины есть «ВУ». — Я верю вам, — сказал Чилдан. Он пытался вспомнить, что же такое «Ву» — слово не японское, оно китайское. Он вспомнил, что оно означает «мудрость» или «разумение», в любом случае, нечто в высшей степени значительное, хорошее. — Руки ремесленника, — сказал Пол, — обладали «Ву» и сделали так, чтобы «Ву» передалось этому предмету. Но он закончен, совершенен, Роберт. Размышляя над этим, мы сами приобретаем еще большее «Ву». Мы испытываем умиротворение, присущее, однако, не искусству, а священным предметам. Я припоминаю храм в Хиросиме, где можно рассматривать челюсть какого-то средневекового святого. Однако вот этот предмет — дело рук человека, а то была реликвия. Этот предмет живет в настоящем, в то время как тот — просто остался. В результате этих размышлений, занимавших меня со времени нашего последнего прихода, я определил ценность этой вещи, она заключается в отсутствии историчности. И я этим глубоко заинтересован, да вы и сами видите. — Да, — отозвался Чилдан. — Не иметь исторической ценности, не иметь художественных, эстетических достоинств, и тем не менее содержать оттенок некой неземной ценности — это какое-то чудо. И именно оттого, что эта безделушка такая жалкая, маленькая, вроде никчемная. Это, Роберт, только из-за «Ву». Потому что часто бывает, что «Ву» находится в самых на вид невзрачных предметах, о которых у христиан говорится: «Камни, отвергнутые мастером». Можно угадать «Ву» в таком хламе, как старая палка или ржавая жестянка из-под пива на обочине. Однако, в этих случаях «Ву» находится внутри самого смотрящего. Это религиозное переживание. Здесь же мастер вложил «Ву» в предмет, а не просто стал свидетелем «Ву», внутренне присущего этому предмету. Он поднял глаза. — Я достаточно излагаю свои мысли? — Да, - ответил Чилдан. Другими словами, это указывает на совершенно новый мир. И имя ему — не искусство, так как у него нет формы, и не религия. А что же? Я бесконечно долго размышлял над этой заколкой, но так и не смог ничего понять. У нас, очевидно, нет слова для определения такого вот предмета. Так что вы правы, Роберт. Это действительно, подлинная новая вещь перед лицом вселенной. «Подлинная, — подумал Чилдан. — Да, определенно, так оно и есть. Я ухватил его мысль. Что же касается остального…» — Придя же в своих размышлениях к такому выводу, — продолжал Пол, — я тут же позвал сюда тех же своих знакомых. Я взял на себя, так же как и сейчас с вами, труд донести до них те же соображения. Я попросил, чтобы они выслушали меня до конца — столь велика была сила воздействия этой вещи на меня, что вынудила отбросить всякий такт по отношению к ним. чилдан понимал, что значит для такого человека, как Пол, навязывать свои идеи другим людям. Задача совершенно невероятная. — Результат, — продолжал Пол, — был обнадеживающим. Они оказались в силах воспринять, подчиняясь моему давлению, мою точку зрения. Они постигли то, что я им обрисовал. Так что игра стоила свеч. Тогда я успокоился. Все, Роберт. Я выдохся. Он уложил заколку обратно в коробочку. — На этом моя миссия закончена. От дальнейшей ответственности я себя освобождаю. Он подтолкнул коробочку Чилдану. — Сэр, это ваше, — сказал Чилдан. Он чувствовал неведомый ранее страх: ситуация не подходила ни под одну модель, которую ему когда-либо приходилось переживать. Высокопоставленный японец, восхваляющий до небес полученный им подарок, а затем возвращающий его. Чилдан почувствовал, как у него затряслись колени. У него не было ни малейшего представления, что делать. Он стоял, как дурак, лицо его вспыхнуло. Спокойно, даже сурово, Пол сказал: — Роберт, вы должны с большой смелостью смотреть в лицо действительности… Побледнев, Чилдан произнес, запинаясь: — Я смущен, тем, что… Пол встал, глядя ему прямо в лицо. — Мужайтесь. Это единственная ваша задача. Вы являетесь единственным поверенным этого предмета и других такого же рода. Вы, кроме того, являетесь профессионалом. На некоторое время уйдите в себя, замкнитесь, поразмыслите, возможно, даже испросите совета у «Книги перемен», затем еще раз внимательно проверьте свои витрины, свою систему торговли. Чилдан широко разинул рот, не сводя с Пола глаз. — И вы увидите, что вам следует сделать, — сказал Пол, — как, каким образом сделать эти предметы популярным у покупателей. Чилдан застыл, как вкопанный. Этот человек уговаривал его, чтобы он взял на себя моральную ответственность за ювелирные изделия «ЭдФрэнка»! Сумасшедшее японское наркотическое видение мира: ничего нет, только все заслоняющая духовная и деловая связь с побрякушками, имеющим какую-то ценность в глазах Пола Казуора. самое худшее было то, что Пол говорил определенно со знанием дела, с авторитетом истинного носителя японской культуры и традиций. «Обязанность», — подумал он горько. Она могла прицепиться к нему на всю оставшуюся жизнь, до самой могилы. Пол, к своему удовлетворению, сумел от нее избавиться. Но для Чилдана, к сожалению, это клеймо может стать несмываемым. «Они выжили из ума, — сказал себе Чилдан. — Пример: именно из-за налагаемых на них обязательств перед будущим, вечностью они никогда не помогут вытащить человечество из помойной ямы. Как ждать от нации, которая, когда мы велели сделать копию английского эсминца, умудрилась воспроизвести заплаты на котлах так же, как и…» Пол неотрывно следил за его лицом. К счастью, Чилдан давно уже выработал привычку автоматически подавлять любые проявления подлинных чувств. Он сделал невыразительное, спокойное лицо, полностью соответствующее возникшей ситуации. На лицо его легла как бы маска. «Это ужасно, — понял Чилдан. — Катастрофа. Лучше бы Пол обвинил меня в том, что я пытался соблазнить его жену». Бетти. Теперь уже не было никакой возможности, чтобы она увидела его подарок, что ей станет известно о его чувствах. «Ву» было несовместимо с чувственностью, сексуальностью. Оно было, как сказал Пол, важным и священным, как всякая реликвия. — Каждому из этих людей я дал вашу визитную карточку, — сказал Пол. — Простите? — переспросил Чилдан, поглощенный собственными мыслями. — Ваши визитные карточки. Чтобы они могли придти к вам и посмотреть остальные вещи. — Понимаю, — сказал Чилдан. — И еще вот что, — добавил Пол. — Один из них желает обсудить с нами этот вопрос в своей конторе. Я написал его имя и адрес. Пол протянул Чилдану сложенный лист бумаги. — Он хочет, чтобы его коллеги по бизнесу тоже послушали. Он крупный импортер, осуществляет крупномасштабные операции на массовой основе, особенно в Южной Америке. Радио, фото, бинокли, диктофоны и тому подобное. Чилдан взглянул на листок. — Разумеется, он имеет дело с очень крупными партиями, — сказал Пол, — возможно с десятками тысяч единиц каждого товара. Его компания контролирует различные предприятия, которые производят для него товары по низкой цене. Все они на востоке, где труд дешевле. — Почему он… — начал Чилдан. — Предметы, подобные этой заколке, могут быть освоены в массовом производстве. Как в металле, так и в пластмассах. Литье по моделям в любом потребном количестве. Пол еще раз на секунду вынул заколку, а затем вернул ее в коробку и отдал Чилдану. Немного помолчав, Чилдан спросил: — А как же «Ву»? Оно разве останется в этих вещах? Пол не ответил. — Вы советуете мне с ним встретиться? — спросил Чилдан. — Да. — Почему? — Амулеты. Чилдан вопросительно посмотрел на Пола. — Приносящие удачу амулеты. Чтобы их носили. Сравнительно бедные люди. Целый ряд амулетов, которыми можно было бы торговать по всей Латинской Америке и Востоку. Вы знаете, что в своем большинстве широкие массы все еще верят в магию и заклинания, в заговоры и в чары. Скажу вам, что это очень крупное дело. Лицо Пола было неподвижно, голос лишен выразительности. — Похоже, — медленно произнес Чилдан, — что это связано с большими доходами. Пол кивнул. — Это была ваша идея? — спросил Чилдан. — Нет, — ответил Пол. Наступило молчание. «Ах вас наняли, — понял Чилдан. — Вы показали образец своему начальнику, знакомому этого импортера. Ваш начальник, или некое влиятельное вышестоящее лицо, кто-то имеющий над вами власть, кто-то богатый и значимый — связался с этим импортером. Вот почему вы вернули мне эту вещь. Вы не желаете быть в этом замешанным. Но нам же хорошо известно, как и мне самому, что я все-таки пойду по этому адресу и встречу этого человека. Я вынужден. Выбора у меня нет. Я продам ему лицензию на чертежи или буду в процентной доле. Какая-нибудь сделка между мной и им все равно возникнет. Через ваши руки. Исключительно. А теперь вы думаете, что я не буду вас останавливать, перебивать, спорить с вами, ибо это дурной тон». — Так что у нас есть возможность, — сказал Пол, — стать чрезмерно богатым. Взгляд его по-прежнему был непреклонно направлен куда-то за спину Чилдана. — Эта идея несколько ошарашила меня своей эксцентричностью, — сказал Чилдан. — Делать амулеты на счастье из таких вещей — это не укладывается у меня в голове. — Потому что весь ваш деловой опыт противоречит этому. Вы привыкли к предметам пикантности, которые доступны лишь посвященным. И я из этого же теста. и те лица, о которых я упомянул, те, которые в скором времени посетят ваш магазин. — А что бы сделали вы, будь вы на моем месте? — подхватил Чилдан. — Не надо недооценивать возможностей, таящихся в предложении этого почтенного импортера. Он очень прозорлив. Вы и я — мы не представляем себе, какое огромное число людей невежественно. Они могут радоваться штамповке — наслаждение, для нас недоступное. Мы должны быть уверены, что обладаем чем-то единственным в своем роде или, по крайней мере, чем-то редким, что есть у немногих, и, конечно же, чем-то истинно уникальным, подлинным, не копией и не дубликатом. Он продолжал смотреть мимо Чилдана в пустоту. — Что это — не что-нибудь, отливаемое в десятках тысяч экземпляров. «Интересно, а не пришла ли ему невзначай мысль о том, что львиная доля исторических предметов в магазинах, вроде моего, не говоря уж о большинстве экземпляров в его собственной коллекции всего лишь имитация? В его словах можно проследить некоторый намек. Будто бы про себя он говорит не что-то совершенно отличное от того, что говорит вслух, двусмысленность, столь характерная для Оракула, качество, как говорят, восточного склада ума. А на самом деле он произносит вот что: „Кто вы такой, Роберт? Тот, кого Оракул называет „нижестоящим человеком“, или тот, кому предназначены все добрые советы Оракула? Нужно решать прямо здесь. Выбрать можно либо один путь, либо другой, но не оба. А момент выбора наступил сейчас“». Роберт Чилдан спросил себя: «Каким же путем пошел бы „вышестоящий человек“, по крайней мере, по разумению Пола Казуора? А то, что здесь передо мной — это ведь не тысячелетнее собрание божественных мудростей, это просто мнение одного смертного, одного молодого японского бизнесмена. и все же тут есть рациональное звено, „Ву“, как сказал бы Пол. „Ву“ создавшегося положения состоит в том, что как бы мало нам это не нравилось, реальность, а тут не может быть сомнений, отвечает образу и подобию мыслей этого импортера. И если у нас такой узкий взгляд, это плохо. Мы должны, как утверждает Оракул, приспосабливаться. И ведь потом оригиналы все еще могут продаваться в моем магазине придирчивым покупателям. Ну, например, таким, как друзья Пола». — Вы колеблетесь, — заметил Пол. — В такой ситуации каждый, несомненно, предпочел бы побыть в одиночестве. Он направился к двери кабинета. — Я уже решил. Глаза Пола блеснули. Поклонившись, Чилдан сказал: — Я последую вашему совету. Сейчас я ухожу, чтобы навестить импортера. Он взял сложенный листок бумаги. Странно, но ему показалось, что Пол остался недоволен. Он пробормотал что-то невнятное и вернулся к своему столу. «Сдерживать свои эмоции они умеют до конца», — подумал Чилдан. — Спасибо вам большое за помощь, — сказал он. Он собрался уходить. — Когда-нибудь я получу возможность отплатить вам те же и всегда буду об этом помнить. Молодой японец все еще никак не реагировал. «Да уж, — подумал Чилдан, — правду говорят, что они непробиваемы». Провожая гостя до двери, японец, казалось, был поглощен только проводами, и вдруг неожиданно выпалил: — Американские ремесленники сделали это вручную, не так ли? Это плод их индивидуальности? — Да, от предварительного эскиза до окончательной полировки. — Сэр, а согласятся ли эти ремесленники? Я почему-то представил себе, что у них были совершенно другие планы, мечты касательно их товара. — Я беру на себя смелость утверждать, что их можно переубедить, — сказал Чилдан. Ему самому эта проблема казалась пустяком. — Да, — сказал Пол, — полагаю, что можно. Что- то в его голосе показалось для Роберта Чилдана неожиданным, что-то туманное было в его словах. Вдруг Чилдана осенило. Он без сомнения расшифровал всю эту двусмысленность, будто с глаз спала пелена. Конечно же то, что происходило на его глазах, было абсолютным и жестоким отрицанием американского таланта. Как это было цинично, а он, прости господи, заглотнул и крючок, и леску, и удочку. «Японец заставил меня согласиться, шаг за шагом ведя меня по узкой тропинке к пропасти, куда свалили продукцию американских мастеров, якобы ни на что уже более не пригодную, как только служить моделью каких-то вшивых амулетов. Вот так они и правят нами: не жестокостью, а утонченным, искусным, бесконечным коварством. Господи! Мы — варвары в сравнении с ними, — понял Чилдан. — Мы не более, чем деревенские простофили, перед лицом их безжалостной логики. Пол ведь не говорил — и так и не сказал мне — что наше искусство не имеет никакой ценности, он заставил меня самого признать это. и какая в конце концов ирония в том, что ему досадно высказанное мною. Мягкий, цивилизованный жест, которым он выразил скорбь по высказанной мной самим же правде». «Он сломал меня», — почти вслух подумал Чилдан. Но, к счастью, сдержался. Как и прежде, эта мысль осталась в глубине его мозга, обособленная и затаенная, предназначенная только для него одного. — «Он унизил меня и всю мою расу, а я совершенно беспомощен. У меня нет возможности отомстить ему за то. Мы побеждены, но побеждены, как и я, так тонко, так искусно, что едва ли способны постичь свое поражение. По сути, нам нужно подняться на гораздо более высокий уровень развития, чтобы понять, что это уже случилось. Какое еще нужно доказательство права японцев господствовать над другими народами?» Он почувствовал, что смеется, скорее всего, от такого вывода. «Да, — подумал он, — здорово, лучше любого анекдота. Его нужно запомнить, попозже посмаковать, даже рассказать его. Но кому? Вот вопрос. Анекдот слишком личный для того, чтобы кому-нибудь рассказать. В углу кабинета есть урна. Туда эту штуку, это захваченное „Ву“, ювелирную безделушку. Смог бы я это сделать? Смог бы вышвырнуть ее со всем этим прямо на глазах у Пола?» Сжимая в кулаке коробку, он обнаружил, что даже не сможет выбросить ее. «Я не должен, — подумал он, — если хочу еще раз увидеться со своим приспешником-японцем. Черт бы их пробрал, я не в силах освободиться от их влияния, даже под властью минутного импульса. Моя непосредственность куда-то пропала». Пол внимательно смотрел на него, не требуя объяснений: было достаточно одного того, что он не уходил. «Он поймал мою совесть в капкан, протянул невидимую струну от этой штуковины в моем кулаке через руку прямо к моей душе. Наверное я слишком долго прожил рядом с ними. Слишком поздно откалываться от них, возвращаться к жизни среди белых людей». — Пол… — выдавил из себя Роберт Чилдан. Голос его скрипнул, он это заметил, в нем не осталось твердости, уверенности, он не звучал. — Да, Роберт. — Пол, мне стыдно. Комната завертелась перед его глазами. — Почему же, Роберт? Голос его был внимателен, но бесстрастный. Он исключал всякое сочувствие. — Пол, одну минуту… Он извлек заколку, она стала от пота скользкой. — Я горжусь этой работой, а об этом хламе, об этих талисманах не может быть и речи. Я отказываюсь. И снова было совершенно неясно, как же прореагировал не это молодой японец. Он просто весь обратился в слух, выражая на лице только стремление понять Чилдана. — И тем не менее я вам благодарен, — продолжал Чилдан. Пол поклонился. Роберт Чилдан ответил тем же. — Люди, которые сделали это, — сказал Чилдан, — это гордые американские художники, и я с ними. Предложить нам выбросить свои творения на свалку для производства амулетов — это для нас оскорбление, за что вам придется извиниться. Последовала невероятно долгая пауза. Пол внимательно обозревал его, слегка подняв одну бровь и изогнув тонкие губы. Улыбается? — Я требую, — сказал Чилдан. И все. Больше он был не в силах нести эту взваленную им самим на себя ношу. Оставалось просто ждать. Но ничего не происходило. «Пожалуйста, — взмолился он. — Помоги мне». — Простите мое высокомерие, — сказал Пол. Он протянул руку. — Все в порядке, — ответил Роберт Чилдан. Они пожали друг другу руки. Спокойствие окутало душу Чилдана: «Я пережил это, и со мной ничего не случилось. Теперь все кончено. Слава богу: он еще существовал в нужный для меня момент. В другое время все могло получиться для меня иначе. Смогу ли я еще хоть раз отважиться на подобное? Скорее всего — нет». Ему стало грустно. Миг — будто выплыл на поверхности и почувствовал себя свободным от тяжкого бремени. «Жизнь коротка, — подумал он. — Искусство там, еще что-то, но не жизнь, существует долго, бесконечно извиваясь, как бетонная лента шоссе, плоская, белая, и ничто не может ее выпрямить, чтобы по ней не проезжало, хоть вдоль, хоть поперек. А вот я стою здесь, но дольше уже нельзя». Повернувшись, он засунул продукцию фирмы «ЭдФрэнк» в карман пиджака.
