Миновав здание и оставив справа амфитеатр, вы увидите морского слона, который обычно нежится на бортике своего овального бассейна, куда из ржавого крана с головой грифона сочится струйка воды. Я испытываю глубочайшую симпатию к этому животному, которое с истинно королевским достоинством игнорирует выпады зевак. Морского слона никто не видел спящим. Он лежит и жует, полузакрыв глаза, похожий на гладкий бочонок с нахально торчащим плавником, словно он — единственный охранник этой тюрьмы для зверей. Он — хозяин этих мест, избежавший незавидной участи быть оплаченным аттракционом, ибо за возможность поглазеть на остальных обитателей, живых и мертвых (последние либо плавают в формалине, либо представлены одним голым скелетом), надо платить. Денежные поборы превращают всю эту клыкастую, когтистую, чешуйчатую, покрытую мехом или перьями живность, защищенную от людей решетками, стеклами или поручнями, в своего рода эксплуатируемых.
В тот памятный день я никак не мог собраться с мыслями. Обычно я бываю так поглощен ими, что, бродя по широким аллеям, обегающим центральную территорию, ничего вокруг себя не замечаю. Отчаявшись сосредоточиться, я побрел ко входу возле загона для медведей, увы, необитаемого. Я купил билет и вошел на территорию. Ноги сами привели меня к круглой конструкции с заборчиком, разбитой на несколько секторов, похожих на загородные садики. Это была слоновья площадка.
Многие считают слонов любителями всяческих проказ. Стоявшее перед нами животное качало головой и передней ногой, трясло ушами и, как заправский попрошайка, протягивало сквозь решетку свой хобот, хотя зрителей было всего трое — я, пятилетний малыш, пытавшийся дать слону орешек, и его старший брат, останавливавший младшего то ли из страха, то ли из желания полакомиться самому. Слон, как гигантский пес, тщетно вытягивал хобот, упирался лбом в решетку и все же не мог дотянуться до орешка. Я подхватил мальчонку подмышки и поднял на добрый метр. Хобот ухватил орешек, и тот исчез в огромной пасти. Слон отступил назад и поклонился.
И тут произошло нечто невероятное. Слон внимательно посмотрел на меня и подмигнул. Это могло быть знаком признательности умного животного, но я придал ему определенный смысл. Мне показалось, слон благодарил не за орешек, а за помощь мальчугану. Мы с ним стали как бы сообщниками. Кстати, я верю в эмоциональное взаимопонимание и не знаю, почему бы нам не руководствоваться им в наших взаимоотношениях с животными.
Слон повернулся, бросил на меня еще один взгляд, как бы убеждаясь, что я никуда не исчез, и на мгновенье скрылся в своем стойле. Когда он появился вновь и направился прямо ко мне, его взгляд был суровым и серьезным. Он поднял хобот. Конец его сжимал комок бумаги. Я машинально протянул руку. Он положил мне в ладонь тугой, влажный шар. Опомнившись, я хотел было бросить его, но, подняв глаза, встретил устремленный на меня серьезный, настойчиво-вопросительный взгляд слона. Некоторое время мы смотрели друг другу прямо в глаза. Потом я перевел взгляд на бумагу и различил убористые строчки, написанные шариковой ручкой. Любопытство ли или взгляд слона заставили меня не выбросить комок тут же, не отходя от загона.
Когда слон понял, что я решил оставить бумагу у себя, он радостно, как и в первый раз, подмигнул мне, тряхнул ушами, повернулся и затрусил прочь своей клоунской походкой.
Я отошел в сторону и, нерешительно обернувшись, заметил, что слон не спускает с меня пристального взгляда. Он кивнул мне, потом отвернулся и с нарочитым вниманием занялся с только что появившейся парочкой.
Комок бумаги был больше, чем мне показалось в первый момент. Я принялся расправлять его и обнаружил, что он состоит из нескольких самых разных оберточных бумажек. Спрессованные в тугой комок, они были немного влажными и имели на себе отметины клыков и когтей самых разных форм и размеров. К тому же он был испачкан в земле, словно его достали из глубокой норы. В тот момент я только накапливал факты и ощущения, не пытаясь их анализировать, их смысл дошел до меня не сразу.
Несколькими годами раньше в городе А…, где я находился по служебным делам, в чудовищно жаркий день на дорожке, вьющейся по холму, мне повстречался мужчина. На нем была белая рубашка с открытым воротом, пиджак цвета морской волны, белые брюки и новые теннисные туфли. Глаза его прикрывали темные очки. Он остановился метрах в двадцати выше меня. Я знал, чем он занимается, но не знал, кто он такой. Он знал обо мне не больше. Я наклонился, чтобы завязать шнурок. Он достал из кармана записную книжку в кожаном переплете, заглянул в нее, пожал плечами. Затем яростным жестом вырвал страничку, скомкал ее, бросил под ноги, повернулся и быстро пошел вверх, словно вспомнив о неожиданном свидании.
Бумажный шарик покатился вниз по дорожке и уперся в носок моего ботинка, шнурок которого никак не хотел завязываться. Я сделал вид, что отталкиваю его в сторону, хотя на самом деле схватил и засунул в ботинок. Я надеялся найти на бумажке нужный адрес. Мужчина был уже почти на вершине холма. Прежде чем исчезнуть, он на мгновенье остановился, повернул голову и бросил на меня беглый и одновременно отсутствующий взгляд. Очки он держал в руке. И хотя нас разделяло метров тридцать, я отчетливо ощутил в его взгляде тревогу. Слон смотрел на меня так же. На листке из книжки имелся адрес. На следующее утро этот мужчина был мертв.
Волглый комок состоял из двадцати семи бумажек разного формата — шести оберток от эскимо, четырех пачек из-под сигарет «Голуаз», тщательно разъединенных по склейкам, пяти фантиков от карамели и нескольких пакетиков из-под леденцов.
Листочки были пронумерованы и исписаны убористым мелким почерком. Я тщательно разгладил их, сложил по порядку, свернул листки вчетверо и сунул их в карман. Сегодня меня удивляет, что я сделал это, не взглянув на текст.
Меня бьет озноб, когда я думаю, что мог выбросить бумажки, не напомни мне взгляд слона взгляда того умершего человека, чьего имени я так и не узнал.
Вернувшись домой и вооружившись лупой, я принялся разбирать этот одновременно и уверенный и дрожащий почерк. Казалось, пюпитром автору служило собственное колено или шероховатый камень. Иногда строки набегали друг на друга, словно пишущему изменяло зрение или он писал в дрожащем свете фонарика. Привожу дословную копию этого документа.
Я постоянный посетитель зоопарка. С самого юного возраста я ощущал неодолимое влечение к естественным наукам, и самым привлекательным запахом был для меня запах формалина. Однако силою обстоятельств мне пришлось избрать иную профессию, и моя склонность превратилась в безобидное хобби. Но сегодня я уверен, что оно обрело полезный смысл, ведь мое упорство в изучении загадок природы позволило мне обнаружить, какая ужасная угроза нависла над родом человеческим. Правда, мои изыскания поставили меня в отчаянное положение, из которого мне вряд ли удастся выбраться живым. Но не буду отклоняться — недели почти бесплодных усилий и самые неожиданные союзы позволили мне собрать эти несколько листочков. Еще хорошо, что за подкладкой пиджака я нашел полный стержень для шариковой ручки, который мне надо растянуть на долгое время. Не знаю, удастся ли мне составить второе послание. Но надеюсь, что это попадет в руки достаточно разумного человека, способного логически мыслить и наделенного достаточным воображением, чтобы не выбросить записи под влиянием минутного раздражения. Возможно, доказательства, которые я привожу, окажутся не очень убедительными. Но, если мой неведомый читатель проявит настойчивость, он сможет добыть новые. Надеюсь, ему повезет и он сообщит миру правду, пока еще не поздно.
