Ольга Онойко - Дикая раса

Флотоводец.

Надежда Земли.

Ифе закрыла за ним дверь, опустилась на стул и тихо заплакала от страха.

Она не знала, что было потом с адмиралом.

А тот успокоился, выспался, с аппетитом поел. Головная боль исчезла, не оставив и воспоминания. Военачальник чувствовал себя молодым, бодрым и отдохнувшим. Он пересмотрел выкладки, разбудил Риверу и задал несколько вопросов. Заспанный ксенолог ответил не думая, на одной интуиции, и адмирал сказал «Ага!» В последний миг план был переписан заново. Капитаны и командиры успели вовремя получить новые инструкции и обдумать их.

Айфиджениа, уставшая от страха, выплакавшая глаза, не сумела почувствовать, когда и что изменилось вокруг. Ей хотелось только спать. И чтобы все кончилось поскорее.

Она уже спела заклятие крейсера «AncientSun», но еще не знала об этом.

Ифе еще боялась, хотя меньше: могла пойти в бар Лурдес или отвлечься терапевтической игрой. Даже взяться за гитару могла…

Она чуть улыбнулась, сохранила игру и встала.

Ее руки не годились для гитары, и никакие упражнения не могли этого переменить. Слишком маленькие кисти. Выступить перед публикой Ифе могла только в кошмарном сне. Соглашалась петь только для тех, кто про нее все знал и готов был простить.

Она устроилась у себя в каюте, повторила упражнения и ковырялась с последними тактами этюда, когда отложенный в сторону браслетник зажурчал вызовом.

В гости к ней заявился полковник Хайнц.

Очень некстати.

Начал с того, что объявил себя частным лицом, попросил оставить официальность и позвал в клуб смотреть на электронных обоях какой-то фильм. Ифе вежливо отказалась, Йозеф шагнул внутрь, уговаривая, и увидел ее инструмент.

Естественное побуждение всякого человека — попросить «а сыграй что-нибудь!», совсем не думая, готов ли музыкант блеснуть исполнением.

«Ох!» — подумала Ифе.

Полковник посмотрел на нее и внезапно улыбнулся.

— А можно тогда мне сыграть? — лукаво спросил он.

Двадцать минут спустя Ифе, сияя, глядела на него зачарованно. Она никогда не ревновала к мастерству. Руки Йозефа, крупные, сильные, точные руки хирурга куда лучше подходили царственной испанской красавице…

— Струны слишком мягкие, — небрежно сказал он, и Ифе смутилась.

Разговор пошел дальше сам собой. О фильме Хайнц, кажется, позабыл. Стал рассказывать про репертуар, про гитары из разных районов Испании, про стили игры. Советовать и показывать, поправлять руку Айфиджении на грифе, прикасаясь осторожно и мягко. Наконец, у нее даже что-то дельное получилось; пришедшая в восторг Ифе преодолела застенчивость и созналась, что сочиняет песни. Только играет плохо. Пока что.

Йозеф воодушевился и потребовал назвать аккорды.

…оказалось, у нее намного лучше получается петь, когда играет кто-то другой.

Йозеф закончил тремя полнозвучными аккордами. Выстучал костяшками пальцев маршевый ритм. И сказал, не отрывая глаз от грифа:

— Местра Никас, а почему бы нам с вами это не записать? Выложить в локалку… сейчас людям как раз такое хочется слышать.

Клетка. Большая клетка, на глазок — три на три метра. Двойная. Наружные стенки — арматурный прут, кое-где не счищены остатки цемента: ясно, что брали отсюда же, с развалин Города. Внутри — решетка деревянная, вертикальная. Из толстых, в мужскую руку толщиной, веток.

Ветки тоже местные.

Внутренняя решетка слишком частая, сооружение больше смахивает на коробку со щелями, чем на собственно клетку. Видно сквозь стенки плохо.

Кто-то сидит внутри. Кто-то большой, замерший, сжавшийся. Может быть, спящий.

— Это чего за хрень такая? — больше для порядка пробормотал Джек. Глаза видели, нос чуял, мысль работала, Лакки даже не подозревал — точно знал, кого и что лицезреет.

Диковатое было положение. И зрелище диковатое.

Фафнир принюхался, приблизил к клетке поблескивающее рыло, опустил заслонки внешних век и низко, утробно зарычал, дергая верхней губой. Не тому, кто сидел в клетке: тот сейчас не представлял опасности для подруги дракона. Людям, которые собирались учудить — Фафнир чуял это в их мыслях и запахах — опасную шутку.

Венди молчала.

— А то сам не понимаешь, — осклабился лысый интендант Дикоу, наевшийся печени службы снабжения и довольный.

— Коню понятно, — огрызнулся Джек. — Я про клетку спрашиваю.

На лице Дикоу выразились понимание.

— Чудо инженерной мысли, — уже приязненней пошутил он. — Они, падлы, сильные. Арматуру гнут только так. Он, когда нет никого, об деревяшку когти точит. Ковыряет. Ну, пока доковыряется… — интендант скептически скосил рот и докончил, — уже не доковыряется. Вон Винс кар гонит.

Покрашенный маскировочной краской кар Винса видно было издалека. Цвета и отражающая способность маскировки рассчитывались не для этой планеты. Кары тоже спустили с другого грузовоза. Может, Дикоу и выбил.

Интендант, снабженцы, штабы, бухгалтерия, нотариат…

…когти, выпущенные на полную длину: изящный, эргономичный, как дизайнером нарисованный выгиб, золотистые, агатовые, кофе с молоком — у всех по-разному.

Когти, летящие тебе в лицо. Стремительный разворот; занесенный нож, священное лезвие, покрытое насечками, сияющее, словно плавящееся в свете. Суженные в щели золотые глаза. Оскаленные клыки. Вихрь унизанных зажимами кос.

Это не бой.

Это веселье.

Для ррит.

Почему-то вспоминалось это, а не маневры. Маневры были по части пилотов, Маунга с Патриком, и капитана Морески. Они их хоть видели. А когда идет перестрелка, и по герметичной стальной колыбельке прилетает ракетой, тоже вероятных реакций немного. Тряхнуло, деремся дальше; вынесло что-то, техники начинают пляски; ну, зато теперь точно узнаешь, есть ли жизнь после смерти…

Бой начался позже, когда враг понял, что легко расправиться с х’манками не удастся. Когда традиция охоты перестала казаться такой уж важной, и потери стали потерями, а не процентом естественного отбора. Тот, кто дал убить себя червю-х’манку — какой же это воин, разве он достоин носить косы, зачинать выводки в чревах женщин?