И Спец сделал то, что Спец сделал. И сказал: «Это моя лучшая фильма. И это моя последняя фильма!».
Почему — фильма? Какая-такая фильма? Опять образованность хочут показать, массаракш, массаракш и массаракш!
Но что да, то да. Сработано на века!
И в очередной «четвертушке» скорбный Наш в куртке из шкуры алайца-боевика торжественно-траурным тоном так и заявил: «Сработано на века!». И предложил присвоить Музею имя престарелого Гуру, а… мнэ-э… экспонат считать своеобразным… мнэ-э… бюстом, памятником, если угодно. Чтобы помнили! Ныне, и присно, и вовеки веков, ура!
И всеобщим голосованием предложение Нашего приняли на ура. (Обширная аудитория у Нашего-таки, обширная!) Ныне, и присно, и вовеки веков…
Что ж, век миновал. Аккурат миновал. Я знаю, век уж мой измерен, но чтоб продлилась жизнь моя…
Стрелок остановился строго напротив. Получилось — глаза в глаза.
«Ну и?» — сардонически вопросил Стрелок, мысленно, разумеется. — «Доказал? И что? И кому?.. И-иех-х, Гуру ты Гуру! А глаза добрые-добрые!»
Потом отступил на шаг и все-таки отдал должное — вытянулся в струнку, щелкнул каблуками, отсалютовал коротким жестом — указательный палец резко к виску, и резко же вниз, руки по швам. Гуру есть Гуру. (Но все-таки! За что?!!) Да, отсалютовал. Сказано, отсалютовал! Не повертел пальцем у виска, а резко поднес, и резко вниз. Отсалютовал, ну!
Зало — в церемонном молчании. Весьма кстати кибер-уборщик спровоцировал Стрелка на сдергивание кристаллофонов с ушей. Вагнер здесь неуместен. Покойник не любил Вагнера. О вкусах не спорят. Впрочем, и какая-либо иная музыка здесь неуместна. Сказано: Зало — в церемонном молчании.
Н-ну… Спасибо этому дому, пойдем к другому. Довольно Стрелок церемонился, пора и честь знать. Домой, домой. Честь пора знать.
Он вышагнул из полусферы (под раковину моллюска) на крышу.
Бр-р! Все еще дождь. И снег. И ветер. И звезд ночной полет.
Хорошо ему там, в янтариновом Зало — тепло и светло. И главное — сухо… Во веки веков.
А тут… Бр-р!
А что?! Чем не идея?! Ха! В свою очередь, выразить аналогичную последнюю волю и — сюда, в то же Зало, на еще один постамент. Строго напротив. Ха! Экспозиция «А теперь сходитесь!».
Он поежился (от пробирающего холода, только от него!) и отменными прыжками заспешил к глайдеру. Не особо следя, наступает на мозаичные буквы или нет. Верить приметам — дурная примета. Ха!
Вот мы и дома. То есть пока в глайдере, но это уже почти дома. Тепло и светло. И главное — сухо…
Поехали?
Нет, чего-то недостает. Чего-то, чего-то, чего-то… Мне чегото смутно жаль.
Ага! Музычка! Как без нее?!
Он снова подвесил к мочкам ушей кристаллофоны. Вагнера на сегодня предостаточно, пожалуй. Ну тогда… Ну пусть… Да хоть бы кто!
Бетховен? Бетховен так Бетховен. «Аппассионата» так «Аппассионата».
Тирьям-пам-пам, пам-пам! Тириям-тириям-тириям!..
Вперед! И вверх!
Вперед и вверх, а там!.. Вперед и вверх, а там!.. Вперед и вверх, а там!..
Эка, удачно легло на мелодию!
Тирьям-пам-пам, пам-пам! Тирьям-пам-пам, пам-пам! Тирьям-пам-пам!
А позади и внизу — Музей.
Мне сверху видно все, ты так и знай!
Сверху — разрозненные мозаичные буквы на крыше собрались в строгую шеренгу, выстроились:
МУЗЕЙ ИНОПЛАНЕТНЫХ КУРЬЕЗОВ ИМЕНИ ГОРБОВСКОГО
Глайдер вошел в зону плотных облаков-кумулюсов.
Вперед и вверх!
Тирьям-пам-пам!
P.S. «Лабрадор — это земля, которую Господь подарил Каину»
Жак Картье, первооткрыватель Лабрадорского полуострова
1997–1999. Баку. Санкт-Петербург
Никита Филатов
ПОЗОЛОЧЕННЫЙ ШАР
«К дьяволу! Все равно до самого конца мне не дожить…Придумать можно все, что угодно. На самом деле никогда не бывает так, как придумывают».
Братья Стругацкие
Нет. Еще у них игра такая появилась, «пильманбол» называется… А если короче — то просто «пильман». Слышали?
Толстый Эрни зашевелился на своей койке:
— Ага! Очередная гадость. Раскручивают мячик типа футбольного, подбрасывают — и палят из пистолетов, навскидку. Вроде как раньше — помните, господин капитан? — по тарелочкам стреляли… Только тут надо не просто в цель попасть, а всадить все шесть пуль так, чтобы они точно повторили положение Зон. Ну, после Посещения…
Квотерблад давно уже чувствовал на себе липкий взгляд соседа по камере, но открывать глаза не было ни желания, ни сил. Этой ночью он спал очень плохо — кого-то все время таскали туда-сюда по бесконечному тюремному коридору, то и дело лязгали двери, материлась лениво охрана… А перед самым рассветом капитан услышал — или ему показалось, что услышал? — долгий, отчаянный, не рассчитанный на посторонние уши, женский плач: вынести его было невозможно.
— Представляете? Будто бы мячик — это наша Земля, а они…
— Смешно.
На правах старожила капитан Квотерблад занимал лучшее место в камере — прямо под окном, напротив умывальника. От собеседника его отделял только стол, никакой другой мебели не полагалось, зато был почерневший от времени унитаз и еще одна, третья, койка.
— Да уж конечно! — обиделся вдруг толстяк. — Чего смешного-то?
— Ничего. В этом все и дело…
Капитан поправил скатанную в кулек куртку. Потом, используя ее вместо подушки, снова растянулся на досках, вытертых сотнями спин и локтей. Белья и одеял здесь не выдавали, зимой бывало довольно холодно, но в остальном…
— Интересно, сколько сейчас времени?
Капитан промолчал. Не дождавшись ответа, Эрни переспросил его еще раз:
— Вы не знаете, господин капитан? Сколько времени?
Квотерблад нехотя разлепил губы:
— А зачем тебе? Опоздать боишься?
— Куда? — Не понял собеседник.
— Вот именно… Теперь-то уже точно — некуда.
Сосед забеспокоился:
— Вы серьезно? Вы что, в самом деле думаете…
Открыв глаза, капитан увидел, что Эрни сидит на койке. Ножки у него были пухлые и коротенькие — настолько, что даже не доставали до бетонного пола.
На левом носке красовалась большая неопрятная дырка.
— Опять начинается!
— Извините.
На несколько секунд в камере повисла тишина. Потом Эрни все-таки проглотил слюну и выдавил из себя:
— Вы думаете, меня они тоже казнят?
— А чем ты лучше других? Или… хуже?
Толстяк будто этого только и дожидался: он сразу же заговорил — торопливо, проглатывая слова, и, в конце концов, сбившись на крик:
— Но ведь… Я же им все, безо всякого… Явка с повинной, да? Ведь положено, чтобы… Не может быть! Нельзя же так, нельзя! В конце концов…
