Вера стояла, прижавшись спиной к косяку, голова склонилась к щели в неплотно прикрытой двери.
Ей, может, и было что-то слышно, Егор же не слышал ничего, кроме невнятного гула голосов.
Он хотел попросить Веру повернуться, но тут изнутри донесся короткий и натужный вскрик, будто человек поднимал непомерную тяжесть и надорвался. Потом наступила тишина.
– Да в кармане ищите, в кармане, – раздался громкий голос Лядова. – Быстрее.
Вера оторвалась от стены и, схватив Егора за руку, потащила его в сторону, к лестнице, ведущей наверх, к зрительному залу. Егор вдруг, как в кошмаре, понял, что он уже был в этом кинотеатре и так же прятался под широкой лестницей на второй этаж, только это была лестница в ресторане «Приморский», где собирались консулы.
Стало совсем муторно, Вера сильно дернула его за руку – и вовремя, потому что как раз в этот момент высунулся Лядов и начал осматриваться. Вера замерла, прикрыв телом Егора, словно полагала, что на женщину не обратят внимания.
Им помогло то, что солнечные лучи, пересекавшие вестибюль, били Лядову в лицо, а лестница была в густой утренней тени.
– Выходите, – сказал Лядов. – Все в порядке.
– Я посижу, – сказал Майоранский, – мне дурно.
– Кончим работу и будем тогда сидеть, – отозвался Лядов.
Майоранский принялся грязно ругаться, но ругался он так негромко, монотонно и равнодушно, что ничего неприличного в его ругательствах не было.
Потом, придерживаясь за стенку, он опустился на пол и сел, прислонясь спиной к стене.
– Пять минут, – сказал он.
– А то пойду без вас, – пригрозил Лядов. – А вы тут останетесь подыхать.
– Славный разговор между коллегами, – отозвался Майоранский. – Как сейчас слышу отзвуки гуманизма.
– Не вам говорить о гуманизме, Лев Яковлевич!
– А вы откуда знаете?
– Птичка в клюве принесла!
– А в самом деле, вы это придумали? Вы придумали, чтобы меня оскорбить?
Майоранский был испуган.
– Почему? Но я знаю от Берии, он мне сам говорил, что, когда отравленные вами заключенные умоляли вас их прикончить, вы смеялись им в лицо.
– Ложь! Наглая ложь.
Сидя, Майоранский поднял тонкий палец, словно боярыня Морозова, сидящая в розвальнях.
– Вставайте, идти пора, – сказал Лядов.
– Нет, постойте! Вы кинули мне в лицо обвинение, и я считаю своим долгом его опровергнуть.
– Даю вам минуту, – сказал Лядов. – Потом уйду.
– Во-первых, – произнес Майоранский, тряся пальчиком, – я отсидел от звонка до звонка по сфабрикованному против меня обвинению в сотрудничестве с Берией и Судоплатовым. Так что даже формально обвинить меня нельзя.
– Кто вас обвиняет?
– Не перебивать! Я доктор наук и профессор! Если бы не эти... эти волюнтаристы, я был бы сейчас академиком! У меня есть план ликвидации американского империализма.
– Тут у нас с вами много общего, – согласился Лядов. – Только американскому империализму плевать.
– Наплюется! Кровью умоется! – пригрозил Майоранский. – Я согласился сотрудничать в этой операции именно потому, что это близко к теме моей работы.
– В чем же тема вашей работы?
– Служить Родине! – завершил спор Майоранский и медленно поднялся. Лядов ему не помогал.
Он пошел вперед, к выходу из кинотеатра.
Майоранский брел следом, перебирая руками по стене, может быть, в самом деле ему было плохо, а может, демонстративно страдал.
– Постой здесь, – приказала Вера. – Не вылезай, все испортишь.
Она была очень молода, моложе Егора, и инстинктивно чувствовала свое моральное превосходство над слабыми. Она не стремилась заботиться о Егоре, но командовать им уже начала, будто именно ей было предписано спасать Землю от гибели.
Вера скользнула вдоль стены, к двери, заглянула в комнату коменданта.
Ее не было минут пять, а может быть, Егору так показалось – он отвык от времени.
Вера вернулась, пряча в карман куртки маленькую фотокамеру.
– Что они с ним сделали? – спросил он.
– Убили. Я задержалась, я пистолет искала или какое-нибудь оружие. Но не нашла. Может, и не было.
– Или Лядов взял.
– Или Лядов взял. Пошли, они наверняка залезли вовнутрь.
– Куда вовнутрь? – спросил Егор.
– Если бы Лядов хотел просто посетить родные пенаты, он бы не стал нападать на Николаича, правда?
– Конечно же, они ключи взяли.
– А Лядов здесь свой человек. Он все ходы и выходы знает, и к тому же, если я тебя правильно поняла, он не так давно нас покинул.
Они подошли к стеклянной стенке и увидели, что биологи только что спустились на улицу и завернули за угол кинотеатра.
Вера и Егор последовали за ними и осторожно выглянули из-за угла.
Впервые Егор увидел своих оппонентов при ярком солнечном свете. И ужаснулся – не тому, что предстало его глазам, а пониманию, что он и сам принадлежит к той же породе.
Казалось, что породу эту можно было назвать лиловыми людьми... а может, серыми...
– Мы похожи на покойников, – сказал Егор.
– Как говорится, краше в гроб кладут, – ответила Вера. Она была возбуждена, как собака, взявшая след. Она неслась к своей журналистской славе.
Они разговаривали почти в полный голос, потому что утро было шумным – от шуршания ветра, скрипа старых домов, пулеметных очередей на военном стрельбище и отдавленного рокота танковых моторов, от далекого стука колес поезда и его дальнего гудка – даже от карканья воронья, населявшего мертвый город номер такой-то.
Биологи остановились у задней двери в кинотеатр. Лядов возился с ключами, а Майоранский, вместо того чтобы исполнять свой долг и стоять на стреме, присел у стены, морщился, подставляя лицо солнцу, и вроде бы собирался помереть.
Дверь заскрипела и открылась.
– Пошли, что ли? – спросил Лядов.
– А если я не пойду? – ответил вопросом Майоранский.
– Тогда я вас подстрелю, – сказал Лядов.
Он вытащил из кармана пистолет – вот куда делось оружие коменданта!
– Ax, не пугайте меня, Лядов, – сказал Майоранский. – Если бы вы знали, сколько меня в жизни пугали пистолетами и револьверами. Ничего, еще живу...
– Но скоро перестанете.
– Чем скорее мы выполним свое задание, – сказал Майоранский, – тем больше шансов вернуться живыми.
– А вы уверены, что мне этого хочется?
– В ином случае через день-два вы просто помрете.
– Не просто, – уточнил Лядов, – а в мучениях. Как ваши пациенты.
– Если вам хочется исторической точности, – сказал Майоранский, – то мои пациенты порой умоляли о смерти. А я ее им не дарил. Потому что обязан был довести опыт до конца.
– Вы убийца хуже фашистов, хуже Менгеле.
– Не старайтесь меня оскорбить, – сказал Майоранский. – Не выйдет. Я причинял людям боль. Но учтите, что это были не люди, а враги народа, троцкистские двурушники, шпионы и диверсанты, которые хотели уничтожить нашу Родину. Вы куда хуже меня, Лядов, потому что вам совершенно все равно, кого убивать. Это аморальность высшего типа.
