— А ее врач?
Офицер Лоури отрицательно покачала головой. — Он также ничего вам не скажет. Право врача — не разглашать информацию, полученную от пациента.
Джорджия Беллармино собрала шприцы и побросала их обратно в пакет.
— Безобразие!
— Я не пишу законы, мэм, — сказала чернокожая полицейская. — Я только слежу за тем, чтобы они исполнялись.
* * *
Они ехали обратно в школу.
— Солнышко, — заговорила Джорджия, — ты что, пытаешься забеременеть?
— Нет! — огрызнулась Дженнифер, сидевшая, сложив руки на груди. Она была так зла, что от нее, казалось, летели искры.
— Но ведь тебе всего шестнадцать, и у тебя с этим не должно быть проблем. Так зачем тебе это?
— Из-за тебя я чувствовала себя полной идиоткой!
— Но ведь я беспокоилась, милая.
— Нет, просто ты — неуемная и злобная стерва! Я ненавижу тебя, и я ненавижу эту машину!
Так продолжалось еще некоторое время, пока наконец машина не остановилась перед зданием школы. Дженнифер вышла из машины и грохнула дверью.
— А еще из-за тебя я опоздала на французский!
* * *
Утро оказалось просто чудовищным. Из-за перипетий с дочерью Джорджия пропустила две важные встречи, и теперь предстояло заново договариваться с клиентами. Поэтому, войдя в офис, она поставила бумажный пакет на пол и тут же села за телефон.
Проходившая мимо офис-менеджер Флоренс мельком заглянула в пакет и присвистнула:
— Ух ты! А для тебя это не поздновато?
— Это не мое, — раздраженно ответила Джорджия.
— Значит, твоей дочки?
— Да.
— А все этот доктор Вандикин, — сказала Флоренс.
— Кто?
— Доктор Вандикин из Майами. Девчонки-подростки принимают гормоны, накачивают себе яичники, продают ему свои яйцеклетки и копят денежки.
— Для чего?
— Чтобы купить себе импланты груди.
Джорджия вздохнула.
— Здорово! Просто здорово!
Она хотела, чтобы с Дженнифер поговорил отец, но, к сожалению, Роб сейчас летел в Огайо, где должна была сниматься одна из частей телевизионного фильма о нем. С разговором, который неминуемо станет грандиозным скандалом, приходилось повременить.
Они ехали на подземном поезде из офисного здания сената в столовую. Роберт Уилсон, сенатор-демократ от штата Вермонт, повернулся к Диане Фейнстайн, сенатору-демократу от штата Калифорния, и сказал:
— Я полагаю, нам следует проявить большую активность в вопросах, связанных с генетикой. Нужно, например, рассмотреть возможность принятия закона, который запретил бы молодым женщинам торговать своими яйцеклетками, а то может начаться такое…
— Это уже происходит, Боб, — ответила Фейнстайн. — Девочки уже вовсю продают свои гаметы.
— Чтобы платить за учебу?
— Некоторые, может быть, и для этого, но большинство зарабатывают деньги на машину для дружка или на пластическую операцию для себя.
Сенатор Уилсон выглядел озадаченным.
— И давно это творится? — осведомился он.
— Да уже года два, не меньше.
— Может быть, в Калифорнии…
— Везде, Боб! Девочка-подросток в Нью-Гэмпшире занималась этим, чтобы заплатить залог в суде за своего мальчика.
— И тебя это не беспокоит? — Мне это не нравится, — сказала Фейнстайн. — Я считаю такое поведение неблагоразумным. Эти девочки могут обречь себя на бесплодие. Но на каком основании можно запретить подобную практику? Их тела, их яйцеклетки. — Фейнстайн пожала плечами. — Как бы то ни было, поезд уже ушел, Боб, и ушел довольно давно.
Только не это! Только не опять!
Эллис Ливайн нашел свою мать на втором этаже магазина «Поло Ральф Лоурен» на перекрестке Семьдесят второй улицы и Мэдисон. Она, в кремовом льняном костюме, стояла перед зеркалом, поворачиваясь то так, то эдак.
— Здравствуй, дорогой, — сказала она, увидев сына. — Ты хочешь устроить мне еще одну сцену?
— Мама, чем ты занимаешься?
— Покупаю кое-что к летнему сезону, милый.
— Ведь мы уже говорили на эту тему, — напомнил Эллис.
— Всего несколько вещей, сынок. Для лета. Тебе нравятся эти манжеты на брюках?
— Мама, мы с тобой уже все это проходили!
Она вздернула брови и с беспечным видом взбила свои седые волосы.
— Как тебе этот шарфик? — спросила она. — По-моему, он немного вызывающий.
— Нам нужно поговорить, — заявил Эллис.
— Мы пойдем обедать?
— Спрей не сработал, — сказал он.
— О, а я и не знала. — Женщина потерла щеку.
Я ощутила какое-то странное ощущение на коже примерно через неделю, но ведь это пустяки, правда?
— И продолжила покупать вещи.
— Я в последнее время почти ничего не покупаю.
— В прошлом месяце — на три тысячи долларов.
— О, не волнуйся. Многие вещи я сдала обратно. Она подергала шарф. — Мне кажется, этот зеленый шарф не подходит к цвету моего лица. Я в нем выгляжу
какой-то больной. А вот розовый шарфик был бы в самый раз. Нужно спросить, есть ли у них розовые.
Эллис пристально смотрел на мать. Внутри него нарастало скверное предчувствие. Наконец он решил, что с ней что-то не так. Она стояла перед зеркалом, на том же самом месте, где он нашел ее несколько недель назад, и тогда она выказала полнейшее равнодушие по отношению к нему, к его словам, к сложному положению, в котором оказалась ее семья. Ее поведение было совершенно неадекватно ситуации.
Будучи бухгалтером, Эллис с ужасом относился к людям, которые проявляли неадекватность по отношению к деньгам. Деньги были реальны и материальны — четкие цифры, за которыми стояли конкретные люди, события, вещи, не зависящие от того, под каким углом ты на них смотришь. Его мать была не в состоянии оценить холодную реальность своего финансового положения.
Он смотрел, как с улыбкой она попросила продавщицу принести розовый шарфик. Розовых нет, ответила та, есть только зеленые и белые. Тогда мать попросила принести белый. Продавщица ушла, а мать с той же улыбкой обернулась к нему.
«Очень неадекватно. Почти как если бы… А если это раннее слабоумие? — подумалось ему. — Может, это первые его проявления?»
— Почему ты на меня так смотришь?
— Как, мама?
— Я не сумасшедшая. Вам не упрятать меня в психушку.
— Что ты такое говоришь?
— Я знаю вас, мальчики. Вам нужны деньги. Вот почему вы продаете нашу недвижимость в Вейле и на Виргинских островах. Только для денег. Вы все жадные. Вы, словно стервятники, ждете, когда ваши родители подохнут. А если мы замешкаемся, вы нам подсобите. Засунете нас в дурдом или в богадельню. Сметете нас со своего пути. Объявите сумасшедшими. Ведь вы именно это задумали, не правда ли?
