– Отвезешь это Вейнте". Она поймет, что это значит. Она будет знать, что я сделал и почему. Она узнает, что я не оставил тебе возможности выбирать.
– Мне нет дела до того, что чувствует и знает Вейнте".
– Конечно, эйстаа, – неторопливо отвечал Керрик, сопровождая слова знаками холодного гнева. – Просто я хочу, чтобы она знала, что это я, Керрик, заставил ее пойти назад. Я хочу, чтобы она поняла все, до малейшей подробности.
С этими словами Керрик повернулся и зашагал с амбесида прочь мимо оцепеневших от ужаса фарги. В страхе они расступались перед ним – все видели разговор издалека. В чем было дело, они не знали, только понимали: случилось что-то ужасное. Два урукето были мертвы, а устузоу-иилане" шествовал по городу, и смерть окружала его.
Пройдя через Икхалменетс, Керрик обернулся к столпившимся на берегу иилане" и фарги.
– Именем вашей эйстаа, приказываю вам уйти отсюда. Она повелевает всем явиться на амбесид. Немедленно.
Не способные на ложь существа, повинуясь приказу, заторопились на амбесид.
Оставшись один, Керрик прыгнул на песок и поспешил прочь от города.
– Ты посылала за мной, – произнесла Энге, – и приказала мне поспешить.
– Все мои приказы неотложны, хотя твои ленивые Дочери не в состоянии уразуметь это. Если я не подчеркну, что следует торопиться, подвернувшаяся вестница тут же примется обсуждать, приличествует ли ей повиноваться мне подобно фарги.
– Но это правда, ибо Угуненапса…
– Молчать! – рявкнула Амбаласи; гребень ее опадал и вздымался от ярости.
Сетессеи, помощница ее, в панике убежала, даже Энге склонилась перед бурей гнева, охватившей пожилую ученую. Сделав жесты извинения и покорности, она застыла в ожидании.
– Маленькая поправка. По крайней мере я могу рассчитывать на некоторое внимание, на каплю любезности с твоей стороны. Ну, взгляни на это великолепное зрелище.
Амбаласи указала на сорогетсо, лежавшую в тени. Зрелище могло доставить удовольствие только Амбаласи – бедняжка Ичикчи, свернувшись в клубок и зажмурив глаза, ожидала немедленной смерти.
– Гнев мой, глупое создание, предназначен не для тебя, а для вот этих, – пояснила Амбаласи и, с видимым усилием овладев собою, заговорила на манер сорогетсо: – Внимание, маленькая. Дружба и помощь. – Она погладила зеленый гребень Ичикчи, и та наконец открыла глаза. – Очень хорошо. Видишь, вот Энге, она пришла, чтобы порадоваться тому, как хорошо ты поправляешься, чтобы побыть с тобою. Спокойно, болью не сопровождается.
Амбаласи осторожно сняла нефмакел, покрывавший культю. Сорогетсо поежилась, но не произнесла ни звука.
– Гляди, – приказала Амбаласи, – и чтобы я слышала восхищение!
Энге согнулась над сморщенной кожей обрубка, полоски кожи прикрывали открытую кость. В центре ее желтел какой-то нарост. Вид его ничего не говорил ей. Энге не осмелилась признаться в этом, чтобы не навлечь на себя скорый гнев Амбаласи.
– Хорошо заживает, – помолчав, сказала Энге. – Ты, Амбаласи, – владычица науки врачевания. Ампутация не только исцелила ногу, но и побудила к росту. Это самое… в центре и есть предмет восхищения?
– Несомненно, но, зная твое невежество, я не могу ожидать, чтобы ты оценила увиденное во всем значении. Перед тобой у зеленой сорогетсо, которая на голову ниже нас, вырастает желтая ступня, покрытая пятнами. Проникает ли хоть какая-то доля этой информации в субмикроскопический мозг, спящий под непроходимой лобной костью твоей головы?
Энге терпеливо снесла оскорбление, по опыту зная, что с Амбаласи лучше не связываться.
– Значение-непонятно, невежество-признано.
– Требуется внимание. Прежние теории отвергнуты. Забудь про тектонику плит и дрейф континентов. Слишком давно они разделились. Я усомнилась в своей правоте, когда оказалось, что сорогетсо способны понимать нас. Хотя бы ограничиваясь основными и примитивнейшими познаниями. Речь не может идти о нескольких тенах миллионов лет, здесь даже одного миллиона много. Мы можем обнаружить внешние различия, но генетические отсутствуют. Иначе эта нога не смогла бы расти. Тайна сгущается. Кто же они, сорогетсо, и как попали сюда?
Энге не пыталась отвечать, понимая, что старая ученая рассеянным взором смотрит не на нее, а в глубь познания, которую она не в силах даже представить.
– Это тревожит меня. Я думаю о тех экспериментах, которые не следовало бы проводить. Мне доводилось и прежде обнаруживать результаты неудач, ошибок в работе… чаще в морях, чем на суше… уродливые твари, которые лучше бы не рождались. Пойми, не все ученые такие, как я. В мире кривых умов не меньше, чем кривых тел.
Энге ужаснулась.
– Неужели такое возможно?
– Почему же нет? – Амбаласи устала сдерживать свой норов и заботливо покрыла нефмакелом ногу Ичикчи. Отвернувшись от сорогетсо, она гневно фыркнула: – Всюду есть неумехи. Даже у меня самой иногда не складывался эксперимент. Поглядела бы ты на результаты – ужас. Запомни: все, что видишь вокруг, – удачи. Ошибки скроет усвоительная яма. Мы легко обнаружили Амбаласокеи, но у нас могли быть предшественницы. Знания не передаются, теряются. Мы, иилане", безразличные ко времени. Мы считаем, что завтрашнее завтра всегда неотличимо от вчерашнего вчера, а потому не запечатлеваем события, и все записи – всего лишь дань самоуважению. Что-то сделала, что-то открыла – и ну раздувать крошечное эго! А о неудачах никогда не известно.
– Значит, ты считаешь, что сорогетсо появились в результате неудачного эксперимента?
– Может, и удачного… или же такого, которому лучше и не быть. Одно дело возиться с генными цепочками устузоу и прочих низших животных, но неслыханно, чтобы иилане" манипулировали с генами иилане".
– Даже чтобы улучшить их, избавить от болезни?
– Молчать! Говоришь много, знаешь мало. Болезни излечиваются с помощью других измененных организмов. Мы же, иилане", остаемся такими, какими были от яйца времен. На этом разговор закончен.
– Я продолжу, – с решимостью возразила Энге. – Последнее заявление отрицается предыдущим. Ты помогла нам перебраться сюда, потому что пожелала изучить связь нашей философии с физиологией тел. Разве это не эксперимент над природой иилане"?
Амбаласи открыла рот и дернула конечностями, чтобы заговорить, но застыла, не проронив ни звука. Потом закрыла рот и долгое время не двигалась, оцепенев в задумчивости. Заговорила она уже со знаками уважения:
– Струнный нож твоего ума, Энге, не перестает удивлять меня. Конечно же, ты права, и мне следует поглубже поразмыслить над этим. Быть может, мое отвращение к экспериментам над иилане" является не искренним, но просто заученным и автоматическим. Пойдем теперь поедим, все необходимо продумать гораздо глубже, чем мне сейчас по силам.
