Он понимал — умные не будут спешить. Некуда. Если они захотят, чтобы Йири не жил, — он жить не будет. За него некому вступиться. Да если и будет кому… Найдут способ, не выдав себя — другой, медленный яд или нечто иное. А те, что боятся Благословенного, спешить не станут тем более — вдруг смерть пройдет мимо Юкиро.
А долг обязывал его оставаться здесь. Долг — и покорность судьбе. Она вознесла, пусть и решает теперь. Даже если… не один ведь Ханари. Вряд ли кто вступится — он не больше, чем пыль, если умрет Юкиро. Пыль, которая знает много, и успела нажить врагов — пусть не желая того.
Потом Хисорэ поставил охрану, умно сделал, и защитят — пока, и сбежать наверняка не дадут.
…Никто не знал, как пальцы сжимали флакончики с краской — и краска оставалась на них. И он, аккуратный до безупречности, не замечал ее.
Стража сменилась четыре раза, когда пришел Хисорэ. Короткий высокомерный кивок. Ответное приветствие было вежливым и спокойным — заметив, что Йири не собирается подчеркивать свое положение — ни страхом, ни ложной надменностью, — Хисорэ усмехнулся. Так, краешком губ. Но заметно.
Йири повел рукой, приглашая — долг хозяина. Хотя трудно считать его хозяином даже этой маленькой комнаты. Однако Хисорэ принял предложенный тон. Значит, побудет гостем…
«Да он же почти мальчишка», — подумал внезапно, взглянув на грустную складку рта, затененные печалью глаза.
— Тебе доставляют вести о нем? — спросил сам для себя неожиданно. «Ты» получилось не оскорбительным, а почти дружеским. Сейчас с ним можно не церемониться — однако только варвары позволяют себе примитивную грубость.
— Иногда.
— Пока ему ни лучше, ни хуже. Но Сущий непостижим — любая радость может обернуться бедой, и напротив.
— Я знаю.
Хисорэ опустился на сиденье, обтянутое синим бархатом. Йири остался стоять — так, словно хотел быть у окна. Не то низший, не то равный. Но не слуга.
Он никогда не рассматривал Йири — незачем было. А на совете тот и вовсе сидел за ажурной, обвитой зеленью перегородкой. Зато голос его хорошо изучил — теплый, по-северному певучий, негромкий. Тих, но отчетлив — шелест ветра в тростнике.
Хисорэ не питал к этому юноше недобрых чувств. Даже удивлялся порой, что тот умеет думать — а как-то и отчаянности его удивился. Не то чтобы он считал своим долгом охранять Йири, пока не станет ясно, каким дальше будет путь Золотого Дома. И выгоды не искал. Однако и поводья отпускать не хотел. Вот перед ним — то ли человек, то ли безупречная кукла. Аккуратно сложены руки — поза отточенная, свободная в меру, собранная, готовая измениться в любой момент. Уж язык тела Хисорэ — военный — знал хорошо. Понимал — такое даже у избранных вряд ли с рождения, этому надо учиться, чтобы и волос не качнулся, выбиваясь из намеченного рисунка жестов, всегда уместного, всегда — лучшего.
И в бешенство может привести такая гармония, когда подсознательно ждешь — вот он ошибется, а ошибки все нет.
Хисорэ глянул ему в глаза. То, что под ресницами прячется, и есть истина. Остальное — мираж.
— Делать что думаешь?
— Ждать.
— И не боишься… дождаться?
— Какой в страхе смысл?
Голос и вправду ровный.
— Ты знаешь — тебе не позволят жить, если умрет он.
— Знаю.
— И не сделаешь ни шага к спасению?
— Это говорите мне вы? Один из тех, для кого я — лишь помеха? И даже меньше того?
— Этого я не говорил. Иначе не пришел бы сюда. Я не из тех, кого забавляет чужая боль.
— Вы только делаете то, что нужно…
— Ты не ответил на мой вопрос.
Тот снова не отозвался. Опустил лицо. Потом тихо, непонятно засмеялся. Хисорэ понял, как ему плохо. Сказал с редкой в его голосе жалостью:
— Стража — моя. У меня пока еще много власти. Я заберу тебя на Голубиную гору — это мое владение на берегу Аянэ. Вряд ли они потребуют выдать тебя — у меня.
— Почему? — голос сорвался в шепот.
— Ни почему, — резко отозвался Хисорэ. — Лично мне ты не нужен. Но останешься жить. А если придется умереть — это будет легко. Здесь я тебе этого не обещаю.
— Благодарю вас, — он поднял голову, и снова тень улыбки коснулась губ. Улыбки смертельно больного человека, жалеющего врача. — Это лишнее.
— Вот как. Может, ты надеешься… Что ж, наверное, и у тебя найдутся заступники. А не обидно отдавать другим солнцем благословленное золото?
Он склонил голову к плечу.
— Этого не будет — по моей воле. Сделаю все, что смогу, чтобы этого не было. Вы неправильно поняли меня, — ни капли укоризны или вины не слышалось в голосе.
— Моя судьба нашла меня в предгорье Эйсен. Я не смог ей противостоять. Если бы я имел право выбора, меня не было бы на Островке. Никогда. А сейчас поздно что-то менять. Есть много иных обязательств. Если мне суждено умереть, я приму это. Но только это.
Сейчас он уже не казался измученным юношей. Статуэтка, вырезанная изо льда. У такого могли быть враги — они у него и были. Теперь Хисорэ не мог испытывать к нему жалости.
Он медленно поднялся — и наклонил голову, почти как перед равным.
— Удачи вам, айги.
* * *
Запрещено выходить. Но вреда ему пока не собираются причинять, так? Он всегда подчинялся, но — более сильному. А кто сильнее человека, лежащего при смерти всего в какой-нибудь сотне шагов? Даже при одном упоминании его имени все остальные теряют свое значение.
Камэты колыхнулись лениво: одна поднялась к подбородку, другая почти коснулась груди. Не угроза даже, намек на предосторожность. С прозрачной улыбкой Йири отвел острия одной рукой. Только в глаза смотрел — казалось, сразу обоим. Стражи в коричневом и золотом, словно выточенные из твердого корня, теряли величественность, глядя на юношу, в котором величия не было тоже — одна легкость. Легкость серебряной паутины в темном сыром лесу.
— Следуйте за мной, — негромко приказал он, и те не посмели ослушаться — и нарушили повеление господина. Одно оправдание в собственных глазах — Йири все же не узником был, а вовсе непонятно кем. Нехотя — подчинились. Глаз не спускали, и он кожей чувствовал — острия камэт близко, и руки темные близко — неверный шаг, и силой вернут на место.
Всего 40 ни. Когда-то он не считал это расстоянием. У темного полога, из-за которого не проходит звук, останавливается. Дальше — нельзя. Внезапно пересыхает горло — он просит позвать Ёши. Тот появляется, смотрит недружелюбно — маска такого же смуглого дерева, как и обличье стражей.
— Тебе туда нельзя.
Давно, в прежней… нет, три жизни назад… Ёши был его другом. Слова падают каплями с паутины:
— Прошу… пропустите меня. Быть может… в последний раз.
Долго и пристально смотрит в глаза — и вдруг отступает. Почудилось — или промелькнуло былое тепло в запавших, обведенных кругами глазах? Стражникам говорит:
