Ещё одна кривая. Эта загогулина похожа на латинскую букву S курсивного шрифта с плоской макушкой. Над ней я нанёс на график две прямые, параллельные горизонтальной оси; одна из них (обозначенная буквой А) намного выше кривой, другая (обозначенная буквой В) — пересекающая её взлёт.
— Ну, жду пояснений, — подбодрила меня ибу Ина.
— Эти линии означают предел выживаемости, «предел прочности» планеты, определяемый наличием обрабатываемой земли, резервами топлива и сырья, чистой воды и свежего воздуха. Диаграмма показывает разницу между успешным разумным видом и видом-неудачником. Вид, не вылезший за положенный ему предел, обладает потенциалом для продолжения существования при прочих равных условиях. Ему открыты те возможности, о которых мечтали утописты-визионеры: исследование галактик, манипуляция пространством и временем…
— Грандиозно…
— Однако не для нас. Наше положение куда хуже. Вид, не успевший стабилизироваться до достижения предела выживаемости, по всей вероятности, обречён. Голод и эпидемии, технологические и экологические катастрофы, умирающая планета, истощённая цивилизацией идиотов.
— Прелестно. Значит, мы идиоты. Это вам Ван поведал?
— Ну, может быть, всё и не так мрачно, но близко к этому. И для Земли, и для Марса. Мы уже принялись влезать в зону предела. И гипотетики вмешались как раз перед тем, как мы там увязли окончательно.
— Но почему они вмешались? Чего они от нас ожидают?
На этот вопрос у народа Вана ответа не оказалось. Как и у землян.
Хотя Джейсон Лоутон всё же нашёл кое-что вроде ответа.
Но я пока что не был готов об этом говорить.
* * *
Ина зевнула, и я стёр свои пыльные графики с пола. Ина выключила лампу. Остались наши «ночники» — дежурные фонари ангара. Всеми наружными шумами повелевали какие-то монотонные набатные удары колокола.
— Бом, бом… — размеренно произнесла Ина, растянувшись на воняющем плесенью «матрасе» из сложенных коробок, и добавила, несколько изменив ритм и интонацию: — Тик-так. Я помню, как тикали старые механические часы, Тайлер, а вы?
— У нас были на кухне, у матери.
— У времени много лиц. Временем мы измеряем жизнь, месяцами и годами. Большое время стирает горы и создаёт звёзды. А сколько случается между двумя ударами сердца! Трудно жить в таких разных масштабах времени, они разрывают тебя. Проще забыть, что ты жил в этих разных временах.
Клацанье громадного метронома снаружи продолжалось.
— Вы рассуждаете, как будто живёте в четвёртом возрасте, Ина.
В полумраке я различил, что она слегка улыбнулась:
— Полагаю, мне одной жизни достаточно.
* * *
Утром мы проснулись от нового звука. Громадная стальная гармошка ворот отъехала в сторону, в ангар ворвался дневной свет, а за ним и Джала, выкликающий наши имена.
Я выскочил из конторки кладовщика, кинулся вниз по гулкой железной лестнице. Джала уже одолел половину пути до конторки, за ним медленно шагала Диана.
Подбежав ближе, я выдохнул её имя.
Она попыталась улыбнуться, но трудно улыбаться, когда челюсти крепко стиснуты. Лицо Дианы показалось мне совершенно белым, она прижимала к телу повыше бедра что-то вроде большого тампона. Одежда Дианы в пятнах живого красного цвета — кровь, с ужасом понял я.
Через восемь месяцев после обращения Ван Нго Вена к Генеральной Ассамблее ООН криогенные инкубаторы «Перигелион фаундейшн» выдали первые промышленные объёмы марсианских репликаторов. На космодроме Кеннеди и на базе Ванденберг готовили к запуску армаду ракет «Дельта-7». Примерно тогда Ван и загорелся желанием посетить Большой Каньон, а разжёг его интерес старый номер «Arizona Highways», оставленный в его покоях каким-то биологом-энтузиастом.
Он продемонстрировал мне этот журнал чуть ли не на следующий день:
— Вы только посмотрите! — Ван чуть не дрожал от возбуждения, показывая мне иллюстрированную статью о воссоздании в первозданном виде «Тропы ясного ангела». Река Колорадо рассекает докембрийский песчаник. Турист из Дюбаи трясётся на муле вместо ожидаемого под ним верблюда. — Слыхали об этом чуде, Тайлер?
— О Большом Каньоне? Конечно. Мало кто о нём не наслышан.
— Потрясающе! Грандиозно!
— Ну, впечатляет, как говорят. Но ведь на Марсе и своих каньонов предостаточно, не так ли?
Он улыбнулся:
— Вы имеете в виду Гиблые Земли. У вас они называются на латыни Valles Marineris, открыли их с орбиты шестьдесят лет назад — или же, что то же самое, сто тысяч лет назад. Да, там есть похожие пейзажи. Но я там никогда не бывал. И теперь уж, конечно, вряд ли придётся. Вместо этого я бы с удовольствием посетил Большой Каньон.
— За чем же дело стало? У нас свободная страна.
Ван поморгал, возможно, впервые услышав этот штамп, и кивнул:
— Непременно попрошу Джейсона устроить поездку туда. Поедете со мной?
— В Аризону?
— Да, да, в Аризону, в Большой Каньон! — Ван, конечно, в четвёртом, но вёл себя чуть ли не как десятилетний пацан. — Поедете?
— Ну, надо подумать.
Я всё ещё «думал», когда позвонил И-Ди.
* * *
Воцарение Ломакса превратило И-Ди Лоутона в политического невидимку. Его статус крупного промышленника остался незыблемым, устроенный им приём не отказывались посетить и крупные государственные шишки, но влияние на уровне кабинета министров, которым он располагал в президентство Гарланда, И-Ди безвозвратно утратил. Поговаривали, что он об этом переживает, что впал он в прострацию, психологически уже не тот, что, окопавшись в своей джорджтаунской резиденции, досаждает бывшим политическим соратникам нежелательными звонками… Всё возможно, но ни Джейс, ни Диана о нём больше не слыхали, и я буквально остолбенел, когда, сняв с аппарата трубку, услышал его голос.
— Надо переговорить, — отрезал он без долгих предисловий.
Интересно мне было этакое услышать от человека, вдохновившего Молли Сиграм на роль сексуального шпиона. Рука сама чуть не дёрнулась обратно к аппарату, чтобы положить трубку. Но… неприлично, сами понимаете.
Он добавил:
— О Джейсоне.
— Ну и поговорите с Джейсоном.
— Не могу. Он меня не станет слушать.
— Это вас удивляет?
И-Ди скорбно вздохнул:
— О’кей. Я понимаю, ты на его стороне, и это естественно. Но я не стремлюсь ему навредить. Наоборот, хочу помочь. Могу добавить: время не ждёт. Речь идёт о его благосостоянии.
— Я вас не понимаю.
— Но я не могу доверить это проклятому телефону. Я сейчас во Флориде. Двадцать минут от вас. Подъезжай к отелю, с меня стакан — и можешь послать меня куда угодно, прямо в лицо. Прошу тебя, Тайлер, не выламывайся. В восемь, в баре вестибюля, «Хилтон» на девяносто пятом шоссе. Может быть, от твоей теперешней покладистости зависит чья-то жизнь.
