Но уже спустя всего полминуты с той стороны началась стрельба, и пули, словно резвые невидимые пташки, зачирикали над анархистами.
Плешаковцы, подстегиваемые криками своих командиров, стали рассредоточиваться, расползаясь вдоль фронта — так расползается лужа киселя, пролитая на пол.
«Сейчас они нас с флангов зажмут», — с досадой подумал Зяблик и отдал приказ беречь патроны, но не позволять врагу провести обходный маневр.
Поглощенный всеми этими событиями, он перестал прислушиваться к тому, что творилось позади, в окрестностях миссии, и только сейчас сообразил, что там наступила тишина. Короткий бой отгремел, и результат его, пока еще неизвестный, должен был дать о себе знать в самое ближайшее время.
Пока же отряду Зяблика приходилось защищаться сразу с трех сторон — враги, пользуясь численным превосходством, сначала превратили редкую цепь анархистов в дугу, а теперь вообще стремились зажать их в кольцо. Более бывалые бойцы, сытые войной, как говорится, по уши, наверное, уже стали бы подумывать об отступлении, но безусая молодежь, впервые дорвавшаяся до настоящего дела, держалась на удивление стойко, вот только выстрелом на выстрел отвечала все реже и реже.
— Передай по цепи, чтобы готовились к рукопашной, — крикнул Зяблик ближайшему к себе анархисту.
Однако тот, прижавшись щекой к земле, на эти слова уже не реагировал, а только тихонько скреб грязными обкусанными ногтями приклад своей двухстволки и что-то шептал серыми губами. Кровь, собравшаяся в его чуть повернутой вверх ушной раковине, вдруг перелилась через край и струйкой ушла за воротник.
Тогда Зяблик, покинув свою позицию, пополз вдоль цепи, закрывая глаза мертвым и кратко растолковывая живым, что именно им предстоит делать в самые ближайшие минуты.
— Патроны есть? — спрашивал он у одного юного анархиста.
— Последний остался, — отвечал тот так, если бы речь шла о щепотке табака.
— Возьми у соседа. Ему уже не надо. И не забудь примкнуть штык.
Другому, у которого не было ни патронов, ни штыка, Зяблик обыденным тоном советовал:
— Тогда лежи пока тихо, как мертвый. А когда эти гады подойдут поближе, круши их чем попало.
Бинтуя третьему простреленную руку, он втолковывал ему:
— Держись до последнего. Только не вздумай делать ноги. Это уж точно верная крышка. В таком бою девять из десяти гибнут при бегстве.
При этом Зяблик не забывал следить за ходом боя и время от времени награждал своей пулей наиболее зарвавшихся врагов. Про бдолах он даже и не вспоминал. На всех его никак не хватило бы, выделять кого-то одного или двух было бы святотатством, спасать же свою собственную, уже довольно потасканную шкуру в тот момент, когда вокруг гибли ребята, еще не разменявшие третий десяток лет, означало обречь себя на вечные душевные муки.
Зяблик никогда не имел детей и почти не страдал от этого. Но сейчас его прямо-таки разрывала острая отцовская жалость ко всем этим парням, едва только начавшим жить и в большинстве своем уже обреченным на смерть. Будь вдруг у Зяблика такая возможность, он сгреб бы их всех в кучу и, как наседка прикрывает цыплят от ястреба, прикрыл бы от пуль своим собственным телом.
Будучи в принципе вполне заурядным человеком, Зяблик плохо разбирался в знамениях времени, но, как старый вояка, прекрасно понимал знамения боя. Вот на том месте, где он еще совсем недавно проползал, разорвалась граната — это означало, что враг подобрался чересчур близко. А вот чужие пули начинают сыпаться не только спереди, но и сзади — должно быть, кольцо окружения окончательно замкнулось. Вот где-то слева, в пороховой мути, люди завопили, как дикие звери, защищающие свою жизнь и свое потомство, — следовательно, дело уже дошло до рукопашной.
Зяблик вскочил, разрядил остаток обоймы в набегающих врагов, кому-то врезал стволом в зубы, кому-то рукояткой по темечку и заорал, не жалея ни горла, ни голосовых связок:
— Братва, вы привыкли к свободе, а вас хотят приучить к дрыну! Кто не желает до конца жизни горбатиться вместо ишаков и кляч, тот пусть дерется сейчас, как волк! Бей эту падлу ссученную! Бей козлов рогатых! Бей «шестерок» плешаковских!
Ополченцев, гвардейцев и аггелов было уже раз в пять больше, чем анархистов, но одно дело палить в противника на расстоянии и совсем другое — сойтись с ним грудь в грудь, лицом к лицу, когда в дело идут штыки, приклады, ножи и кулаки. Кодла, повалившая на Зябликовых ребят, не то что дрогнула, а как-то опешила. Впрочем, замешательство обещало быть недолгим. Положение у анархистов было, как говорится, пиковое, и единственное, что они еще могли сделать, так это подороже продать свою жизнь.
«А стоило ли все это затевать? — мелькнула в голове Зяблика крамольная мысль. — Губить таких парней ради спасения старого циника и пьяницы дона Эстебана?»
Впрочем, эти сомнения были всего лишь мимолетной слабостью, и Зяблик сам развеял их. Если так, то тогда вообще ничего не стоило затевать на этом свете. Ни осаду Трои, ни анабасис Александра, ни самоубийство сикариев в Масаде, ни крестовые походы, ни конкисту, ни реформацию, ни открытие Южного полюса, ни тысячи тысяч других войн, походов и героических свершений.
Ситуация, сложившаяся к этому времени на поле боя, напоминала вид ореха в разрезе, вот только почему-то толстая и прочная скорлупа этого ореха самым противоестественным образом пыталась раздавить заключенное в ней маленькое и хрупкое ядрышко. Борьба, казалось, имела заранее предрешенный исход, но внезапно на помощь обреченному ядрышку пришли могучие внешние силы.
Рядом раздался грохот, как будто незаметно подобравшаяся к месту сражения грозовая туча разрядилась молнией. Скорлупа «ореха», по которой словно многохвостой плетью стеганули, сразу распалась на множество осколков, каждый из которых был человеком — или в панике бегущим прочь, или без признаков жизни оседающим на землю. Ядрышко, в которое враги спрессовали уцелевших анархистов, обрело свободу.
Перед Зябликом, до этого видевшим только озверевшие рожи плешаковцев да частокол разящей стали, вдруг открылись все окружающие дали, вплоть до купы кладбищенских деревьев, за которыми скрывалось здание миссии.
Из этого светлого и, казалось, призрачного пространства прямо на него сплоченной массой надвигались кастильцы, на ходу перезаряжая свой дымящиеся аркебузы. Их вел дон Эстебан, одетый в легкую позолоченную кирасу и берет с пером. Слева и справа от кастильцев в рассыпном строю шагали анархисты, возглавляемые Смыковым и Бациллой.
Ход боя коренным образом изменился, хотя его итог все еще был неясен. Плешаковцы, подгоняемые своими командирами и уцелевшими аггелами, попытались перейти в контратаку (обидно было упускать победу, которая уже почти лежала у них в кармане). По команде дона Эстебана колонна кастильцев остановилась, и две передние шеренги — первая с колена, вторая стоя — выпалили из арекбуз.
