Посол сделал вид, что согласился, схлебал весь суп, рассуждая, как бы схватить и скрутить стажера, и думая притом, какой отвратительный суп готовят повара для экономных сотрудников посольства. У самого посла был свой повар.
Ничего не придумав, посол доедал суп, и тут на его счастье в кабинет вошел дежурный секретарь посольства Саша Развин. Вдвоем с послом они скрутили стажера.
Эта история так не кончилась.
Стажер дождался самолета и улетел на корабле Аэрофлота. И сопровождал его один из атташе посольства, который собирался в отпуск. Самолет перелетел границу Родины, пошел над Сибирью. Сопровождающий атташе успокоился и задремал. Стажер вежливо и спокойно спросил, можно ли ему пойти в туалет? Атташе не возражал. Через пять минут по самолету прокатился изумленный гул. Почувствовав неладное, атташе проснулся и вскочил.
По проходу медленно шел абсолютно голый стажер, неся свернутые в охапку вещи.
— Ты что? — спросил атташе.
— Тише, — ответил стажер. — Меня никто не должен узнать.
И последними событиями в этой сумасшедшей серии, с помощью которой судьба выковывала из меня фантаста, оказались два удачных бегства…
7.
У нас с Сашей Казначеевым дни рождения рядом, он был атташе, я работал на стройке, но мы принадлежали к одному разряду молодых и, скажем, интеллигентных людей в нашей колонии.
На дне рождения никто ни о чем не догадался.
А через несколько дней Саша ушел из посольства, даже оставив там свою машину, чтобы его не могли обвинить в уголовщине.
Затем он пришел в американское посольство и попросил политического убежища. Тогда это было еще в новинку, но измена Родине прошла гладко. Он даже встречался по требованию посольства с нашим консулом и резидентом (то есть одним из советников) и подтвердил, что убежал сознательно и никто его не похищал.
Потом Саша жил в Америке, написал довольно скучную книжку и вроде бы погиб в автомобильной катастрофе. Не знаю, что случилось на самом деле.
Но на моей судьбе это сказалось.
Ведь после бегства Казначеева и всех прочих событий, верхушка посольства и других организаций в тесном контакте с Москвой уселась составлять списки людей надежных, не очень надежных и совсем ненадежных.
И, оказывается, последний список возглавил я. Тоже перст судьбы!
Во-первых, я имел выговор по физкультурной части (физкультурной называлась из конспирации комсомольская организация). Второй выговор был негласным, его я получил за то, что моя жена убежала от меня с Володей Васильевым, научным сотрудником Института востоковедения, который жил сам по себе, игнорировал посольство и его правила, ездил на взятом напрокат джипе, сиденье которого было покрыто ковром, и имел смелость допрашивать начальника строительства Алиханова:
— Простите, вы не были в лупанарии во время вашего визита в Помпею?
На самом деле Кира улетела на одном самолете с Володей в Москву, но меня из-за этого не покинула, да и Володя, которого не выносила посольская свора, не подозревал о своих донжуанских подвигах и уж тем более не знал, к чему он меня толкает.
А толкал он меня к измене Родине. Что делать переводчику без жены? Изменять Родине, естественно!
Оказывается, к тому же я читал книжки на английском языке и проводил время в магазине одного англичанина. Там я пил кофе в рабочее время. И что еще хуже — справлял день рождения с предателем Казначеевым.
В общем, верхушка посольства, собравшись и рассмотрев кандидатуры на измену, пришла к выводу — следующим убежит Можейко.
А я не знал об этом и продолжал жить в этом фантастическом романе, который настолько правдив, что его мог написать только Сергей Довлатов.
В тот самый день я собирался на таможню. Шофер Миша (Маун Джи — русские всегда коверкают имена обслуживающего персонала, полагая, что русифицированные клички доставляют местным жителям наслаждение) в тот день не прибыл, потому что поехал на нашем газике лечить зубы. Я подождал его, подождал, остальные мои соседи по дому — главный инженер Мекрюков, дядя Гося и Шарыгин — уже уехали на площадку, и пошел на автобусную остановку. Пользоваться автобусом нашим гражданам было категорически запрещено. Хуже его были только рикши, поездки на которых приравнивались к посещению публичного дома. Автобусы в тогдашней Бирме были переделаны из английских грузовиков времен войны, спереди на них помещался не номер — далеко не все обитатели нашего города были достаточно грамотны, — а изображение живого существа. Например, на нашем автобусе была нарисована кобра.
Я влез в «кобру», к счастью, не очень набитую, удалось присесть на деревянную скамейку, и мы поехали.
В порту я отправился к знакомым таможенникам, которые быстро оформили мне груз для строителей. К обеду я закончил дела и вышел на улицу, но тут как назло хлынул ливень. Был ноябрь, дождям пора бы и прекратиться, но хвост муссона никак не мог утихомириться. Зонтик я, конечно, не взял. Так что я добежал до кафе, взял там газету «Гардиан» и принялся за чтение. Дождь, как и положено в тропиках, хлестал стеной, и когда прервался, от асфальта, под лучами солнца, поднялся пар.
Следующий ливень застиг меня уже у вокзала. Так что мне ничего не оставалось, как, пользуясь навесами над вереницей кинотеатров на улице Аун Сана, бежать к магазину Боуна.
Боун был мне рад — я оказался первым покупателем за тот день. Мы с ним протрепались часов до шести, и я отправился домой.
Словом, прибыл я уже вечером.
Я вылез из автобуса у нашего дома № 93 и увидел, что на круглом асфальтовом подъезде к дому стоит десятка полтора машин — посольских, торгпредских и наших, строительных.
Что случилось? Сердце сжала тревога! — хочется говорить торжественно.
Я осторожно подошел к дому и увидел — все пусто. Только из кабинета главного инженера доносятся голоса. И я чуть-чуть приоткрыл дверь.
В кабинете на стульях, принесенных из всех комнат, сидели лидеры советской колонии. Сидели, судя по всему, давно. Выступал Петя — тот чекист, что был ко мне приставлен.
— Я неоднократно сигнализировал, — твердил он, — но к моему голосу не прислушались. А ведь все шло к тому, что…
И тут ко мне вернулось спокойствие. Слава Богу, ничего страшного! Они опять обсасывают Казначеева… Тогда мне лучше сесть вон на тот пустой стул у двери и сделать вид, что я давно и послушно присутствую.
Я тихо-тихо приоткрыл дверь и сел на стул. Моего появления никто, кроме оратора, не заметил.
Оратор заметил.
Он оборвал свою речь на полуслове и стал говорить: а-а-а… а-а…
Потом показал на меня пальцем.
