– Вольно, – ласково обратился он к ним, как к детям.
Внезапно их толкнул резкий порыв ветра из туннеля. Почти одновременно вздыбилась земля под ногами, и по ушам больно ударил оглушительный звук. Император повернулся к Мамиллию.
– Гром?
– Везувий?
Из воздуха над мысом, отделяющим сад от порта, донесся протяжный вой, потом звон металла – где-то совсем рядом – и шелест тисовой листвы. Присутствующие оцепенели от потрясения и только беспомощно переглядывались. Фанокл трясся всем телом. Из-за туннеля послышался топот ног – кто-то, спотыкаясь, спешил наружу. Наконец оттуда выбежал солдат – судя по алым с золотом знакам отличия, из войска Постума.
– Кесарь…
– Успокойся и докладывай.
– Он мертв…
– Кто мертв, и как это случилось?
Солдат пошатнулся, но овладел собой.
– Откуда мне знать, Кесарь? Мы возвращались в строй после… после смотра. Из туннеля прибежал генерал Постум, увидел, что мы боремся с огнем и начал звать остальных. За ним бежал один из ваших офицеров. И вдруг он согнулся пополам, у отметки VII. Вспыхнула молния, потом грянул гром…
– И на причале осталась дымящаяся дыра. Где Постум?
Солдат развел руками. Фанокл упал на колени и вцепился в полу императорской тоги. Но солдат смотрел мимо них, на ближайшую тисовую изгородь между прудом и нижней садовой террасой. Глаза его округлились от ужаса, и он с воплем бросился прочь.
– Колдовство!
Вне всякого сомнения, Постум следил за ними из-за тисов, поскольку среди ветвей виднелся его бронзовый шлем с ало-золотым плюмажем. Казалось, он занят стряпней: воздух над шлемом дрожал сильнее, чем от летней жары. Плюмаж постепенно менял цвет на коричневый. Тисовые ветви обуглились и скорчились. Шлем накренился, дернулся и повис среди ветвей – совершенно пустой.
– Подойди сюда, мой воин.
Солдат выполз из укрытия.
– Верховный Отец покарал генерала Постума на ваших глазах за бунт против Императора. Так и скажи своим товарищам. – Император обернулся к Фаноклу. – Иди и попытайся хоть что-нибудь исправить. Ты крупно задолжал человеческому роду. Отправляйся с ним, Мамиллий, теперь командуешь ты. По ту сторону туннеля тебя ждут большие возможности – так будь же на высоте.
Фанокл и Мамиллий вошли в туннель, и вскоре эхо от их шагов стихло вдали.
– Подойди сюда, госпожа.
Император опустился на каменную скамью у пруда с лилиями.
– Встань передо мной.
Девушка подошла и встала, где велено.
– Отдай это мне.
Она молчала, как будто надеясь, что драпировка защитит ее от посягательств. Император ничего не сказал, только властно протянул руку. Тогда она резко что-то вложила в его руку и поспешно поднесла кулачок к скрытому вуалью лицу. Император внимательно рассматривал вещь на ладони.
– Хотя из Постума мог выйти неплохой правитель, я, похоже, обязан тебе жизнью. Госпожа, позволь увидеть твое лицо.
Она не шелохнулась. Император смерил ее долгим взглядом и кивнул, словно обо всем догадался без слов.
– Понимаю.
Он встал, обошел пруд, встал над мысом, где теперь были видны волны.
– Еще одна страница истории, которую лучше забыть.
И швырнул латунную бабочку в море.
Император и Фанокл возлежали друг напротив друга на низком столе. Стол, пол и зал, в котором они находились – все было круглое; по краям возвышались колонны, поддерживающие тенистый купол. В отверстии купола мерцало созвездие, фонари за колоннами излучали теплый приглушенный свет, расслабляющий и способствующий пищеварению. Где-то поблизости протяжно играла флейта.
– Получится, как ты думаешь?
– Почему бы и нет, Кесарь?
– Странный человек. Ты все измеряешь законами вселенной, а получаешь вполне зримые результаты. Зря я сомневаюсь. Мне надо набраться терпения.
Они ненадолго умолкли. К флейте присоединился голос евнуха.
– Фанокл, чем занимался Мамиллий, когда ты его оставил?
– Отдавал приказы направо и налево.
– Прекрасно.
– Приказы были неправильными, но люди повиновались.
– В этом и секрет. Он будет ужасным Императором. Талантливее Калигулы, но бездарнее Нерона.
– Мамиллий гордится царапиной на шлеме. Говорит, теперь осознал, что он – человек действия.
– Выходит, с поэзией покончено. Бедняга…
– Отнюдь, Император. Он говорит, действие пробудило в нем поэта, и он сочинил идеальное стихотворение.
– Не поэму?
– Эпиграмму, Кесарь. «Ефросиния прекрасна, но глупа».
Император сосредоточенно склонил голову набок.
– Но мы-то знаем, что она чрезвычайно умна и находчива.
Фанокл приподнялся на своем ложе.
– Откуда вам это известно?
Император стал перекатывать пальцами виноградину.
– Разумеется, я на ней женюсь. Не смотри на меня так, Фанокл, и не бойся, что я прикажу тебя задушить, когда увижу ее лицо. К несчастью, в моем возрасте это будет лишь видимость брака. Однако брак обеспечит ей безопасность, уединение и в некотором роде спокойствие. У нее ведь заячья губа, верно?
Лицо Фанокла налилось кровью, глаза выпучились. Император поднял указательный палец.
– Только юный глупец вроде Мамиллия мог принять болезненную застенчивость за надлежащую скромность. Скажу тебе по секрету и надеюсь, женщины меня не услышат, но я на собственном опыте удостоверился, что скромность придумали мужчины. Интересно, целомудрие – тоже наше изобретение? Ни одна женщина не станет так долго и упорно скрывать свое лицо, если в нем нет изъяна.
– Я не смел вам признаться.
– Думал, что я оказываю тебе гостеприимство ради нее? Увы Мамиллию и романтической любви! Персей и Андромеда! Он меня возненавидит. Император не имеет права на обычные человеческие чувства.
– Я сожалею.
– Я тоже, Фанокл, и не только о себе. Ты никогда не думал применить свой неординарный ум в медицине?
– Нет, Кесарь.
– Хочешь, объясню, почему?
– Я весь внимание.
Голос Императора звучал четко и деликатно, слова сыпались в тишине, словно галька.
– Я уже говорил, что ты высокомерен. И кроме того, эгоистичен. В своей вселенной ты одинок; есть только ты и законы природы, а люди – лишь препятствие и обуза. Я тоже эгоистичен и одинок, но все же считаю, что отдельные люди имеют право на независимое существование. Ох уж эти естествоиспытатели! Интересно, сколько вас в мире? Ваш целеустремленный эгоизм, ваша колоссальная преданность единственному делу способны стереть жизнь с лица земли, как я стираю пыльцу с этой виноградины.
Он принюхался.
– Однако довольно болтать. Сейчас подадут форель.
Подача блюд всегда представляла собой целый ритуал в исполнении дворецкого и слуг. Император тут же нарушил собственный завет.
