Маленький, похожий на ухо кусок гранита вел себя спокойно и все-таки... жил. По-другому не скажешь. Это все равно что яйца собирать на птичьем дворе: сразу чувствуешь, где есть цыпленок, а где просто белок и желток. Те, что с цыплятами, по-особому тяжелят руку. Они спокойные, но живые. Вот и ее амулет такой же. Он живет и что-то чувствует.
В наступившей тишине стало слышно, как ругается Драсс.
- Чертова река! Несется, как очумелая. Теперь через нее разве что птицы переправятся.
Низкий, печальный голос Клевиса ответил не сразу.
- Придется разбить лагерь и подождать.
- Подождать! С таким-то грузом и с девчонкой, которая уже на десять дней опаздывает в Дрегг? Надо ехать вверх, к Лодочному мосту - авось там переедем.
Орлиец покачал головой - Эффи это почувствовала.
- Баннен, думаю, вытащил плоты на берег. Все, что осталось на воде, разбито в щепки и плывет теперь к Погибельному морю.
- Говорил я тебе, что девчонка нас задержит!
Нечестность Драсса возмутила Эффи, и ей не терпелось услышать, как Клевис за нее вступится. Но орлиец заметил только, что вода все равно спадет не раньше чем через несколько дней, так что все прошлые задержки не имеют значения.
- Да спасут меня боги от ада и от полой воды, - напоследок излил душу Драсс. Он спрыгнул и отошел от повозки, а Клевис тихо, как бы про себя, произнес:
- Мне будет довольно, если боги спасут меня от ада. Утонуть можно только раз.
Амулет стал холодным, и Эффи отпустила его.
Орлиец, качнув повозку, тоже слез, и Эффи выглянула через заднюю занавеску. Волчьей оттуда не было видно, но до Эффи долетали ледяные брызги и доходил странный, мясной запах воды. Из-за шума реки не было слышно, о чем разговаривают мужчины. Повозка стояла на илистом берегу, высоко над водой, где уже пробились первые побеги дикого овса. К реке вела естественная лестница из камней, и пара отважных уток спускалась по ним.
Желая посмотреть, как они войдут в воду, Эффи набрала в грудь воздуху и высунула голову в щель. Ей, как бывало всякий раз, когда она отваживалась вылезти наружу, показалось, что она падает. Земля твердая, Эффи точно знала, что твердая. Когда-то, совсем еще малышкой, она заставила Дрея взять лопату и выкопать яму в четыре фута глубиной, чтобы в этом убедиться, - тем не менее ей почему-то всегда казалось, что земля слишком зыбкая и не удержит ее. Казалось, что под ней таятся какие-то провалы, ловушки. Эффи, конечно, знала, что она просто дурочка, все время твердила это себе - но ведь между тем, что ты знаешь, и тем, что тебе представляется, всегда идет борьба. И воображение всегда оказывается сильнее.
Ступая с большой осторожностью, Эффи обошла повозку, а очутившись лицом к реке, перевела взгляд из-под ног на воду в двадцати шагах ниже.
Бурлящая Волчья так помутнела, что даже пена на ней была грязная. По ней неслись ветки и льдины, а внизу, в серой глубине, просвечивала зеленоватая лосиная туша. Говорят, что сорок тысяч лосей каждую весну переходят через Волчью в верховьях, восточнее Крозера - они идут на север, в Летние Степи и бескрайние леса Северной Твердыни. Батюшка рассказывал, что Волчьей эту реку назвал сам Джами Рой. Он всю весну стоял лагерем на ее северном берегу и за это время насчитал более сотни трупов, плывущих вниз по течению. Его воины хотели назвать реку Зеленой в память о далекой родине, но Джами сказал: "Нет. Пусть она называется сама по себе, а не в память того, чего больше нет. Я нарекаю ее Волчьей, ибо она убивает больше дичи, чем человек, и бежит на запад, тогда как все прочие реки текут на восток". Эффи поежилась. Вода, швыряясь брызгами, мигом промочила ее волосы и плащ. Утки смотрели на реку с мокрого камня, оценивая силу течения. Потом на камень набежала волна и унесла с собой бурую уточку. Красивый сине-зеленый селезень суматошно закричал и нырнул следом за своей подругой. Эффи подалась вперед, стараясь не упускать их из виду, но бурная вода скрыла уток, и они исчезли вдали.
- Ничего с ними не случится, - сказал, неожиданно оказавшись рядом, Клевис Рид. - Чудные они птицы, утки-скоморохи. Будь они людьми, они были бы воинами.
Эффи повернулась к нему. Лицо у орлийца бледное, худое и такое длинное, как только может быть у человека. Длинные серебристые волосы и борода лежат свободными волнами по стародавнему обычаю западных кланов. Плащ у него тоже старомодный - такой длинный, что задевает траву, и такой узкий, что ветер его почти не колышет. Этот покрой только прибавляет Клевису роста - Эффи рядом с ним как грибок. Она не знала, что ему сказать. Сознание того, что она находится под открытым небом, вдали от каменных стен и каких-либо знакомых примет, медленно овладевало ею. Оно пропитывало ее плащ, как вода, усеивая ее кожу мурашками и вселяя в нее чувство незащищенности. Когда что-то коснулось ее плеча, она подскочила.
- Тихо, девонька. - Клевис крепко взял ее за плечо и увел подальше от берега. - Уж не хочешь ли ты отправиться по течению вслед за этими утками?
Эффи этого, конечно же, не хотела. Неужто она подошла так близко к краю, сама того не ведая?
- Почему воинами? - спросила она, чтобы скрыть свое волнение.
- Ступай-ка обратно в повозку, девонька, и согрей себе эля. Мы, думаю, долгонько здесь пробудем, и если уж рассказывать истории, то лучше делать это в тепле и сухости.
Эффи старалась разгадать, не смеется ли он над ней, но видела у него на лице только серьезность. Ее вдруг охватила такая тоска по Дрею и Райфу, что даже живот заболел.
- Ступай, ступай. Я тоже скоро приду, чтобы посушиться.
Эффи повиновалась, с трудом удерживаясь, чтобы не бежать. Внутри она трясущимися руками сняла с крючка фонарь, высекла огонь и зажгла фитиль. В фургон, пока ее не было, проникла сырость, и огонек трещал и ежился. Драсс пуще всего боялся пожара: он велел Эффи всегда ставить фонарь на грифельную доску и ни в коем случае не открывать его. Ей вообще не разрешалось зажигать его, чтобы согреться или осветить фургон - только чтобы подогреть эль или суп, да и это полагалось делать только во время стоянки. Подмешивая в темный эль овес, чтобы сделать его гуще, Эффи размышляла о своем фургоне. Он сработан на совесть по сравнению с другими знакомыми ей повозками. Деревянные ребра, на которые натянут холст, гладкие, как ножки стола, и согнуты так искусно, что можно подумать, будто деревья, из которых их гнули, так и росли. Сам холст соткан плотно, как на шатер для вождя, и навощен с таким тщанием, что никакой дождь сквозь него не проходит. Эффи знала, что такие вещи обходятся дорого, и удивлялась, что Драсс с Клевисом могут себе это позволить.
Как только поставленный на огонь эль начал подрагивать, руки Клевиса в перчатках откинули занавеску. Войдя, он принес с собой дождь: вода сбегала с его орлийского плаща, будто тот был стеклянный. Кивнув на медный ковш с элем, он дал понять, что не прочь выпить. Эффи налила почти доверху деревянную чашу, надеясь, что он не заметит, как она встревожена. Она впервые оказалась с Клевисом наедине внутри фургона. Орлиец и Драсс спали всегда снаружи, в маленькой палатке, и ели тоже отдельно, у обложенного камнями костра, как охотники.
