И море — было. И небо — было. Блестящее море под темно-синим небом. В туманном ореоле поднималось большое розоватое солнце. Значит, было утро, и все же…
Я взглянул на свой компас-брелок.
— Посмотрите на солнце, Флери, как странно оно расположено…
Мой спутник не мог удержаться от улыбки.
— Вы забываете, — сказал он, — что с момента своего рождения Земля не переставала подниматься по эклиптике.
Он вынул часы и продолжил:
— Фактически сейчас четыре двадцать. Но судя по солнцу миража, сейчас около десяти утра. И еще — здесь сейчас весна.
Я признался, что такое множество аномалий лишило меня большей части моих способностей, и поздравил геолога с проявлением отваги. Он возразил, что чувствует только досаду, так как не захватил ни записпой книжки, ни карандаша, ни фотоаппарата.
Мы беседовали, но не отрывались от магического видения, воспроизводившего детство Земли. Свободная от туманов зона расширялась. Но перспектива все еще уходила в вибрирующий трепет, похожий на тот, что можно наблюдать при сильном зное. Это заставило нас подумать о живых существах. Мне хотелось, чтобы предметы вдали задвигались; я полагал, что в случае опасности мы сможем укрыться в утесах на берегу. Но тут я заметил в море усаженный зубцами спинной плавник; он вынырнул, потом погрузился снова.
Мы слушали море, не отрываясь. Его запах в сочетании со смолистым ароматом бодрил нашу кровь. И вскоре мы поняли, откуда исходит этот аромат. Пальмовая роща вперемежку с другими деревьями занимала низменность у красного пляжа; но дальше вглубь шел высокий откос, заросший сосняком. В просветах между пальмами виднелся его мергельно-глинистый срез, в котором темнело отверстие пещеры.
Понятно, что растения интересовали меня больше всего остального. Они были удивительных размеров. Одни украшали плотные, мускулистые венчики яркофиолетового цвета с золотистыми пестиками. Другие, неизвестные мне, из семейства магнолиевых, щеголяли в восхитительных двухцветных листьях, которые были прекраснее цветов. У подножия стволов царила свирепая, многоликая теснота фантастической теплицы, неразделимая путаница, где изгибались колючие щупальца алоэ, где вздутые ракетки кактусов потрясали пучхеами щетины или волосяными султанами, где смешные и страшные травы состояли словно из толстых, сросшихся концами гусениц. Это было летаргическое месиво искривленных лап, нагромождение гладких, голых или темных шерстистых торсов, над которыми сгибались огромные мохнатые посохи древовидных папоротников. Жизнь нападающая и жизнь защищающаяся демонстрировали свое изобилие стручков, сложвое переплетение побегов, рога и когти своих параличных чудовищ, колючих и зубчатых, словно юрские драконы, или выкидывающих колосья из карибскпх кинжалов. Все это шевелилось, не трогаясь с места. Неправдоподобный зимний сад, где эвкалипт, евфорбия, мирты и вымершие дриофиллы, долиостробы, кампистры, лепидодендроны перемежались с ольхой и осиной, с буками и каштанами! В полумраке подлеска маячили голубоватые пирамиды, полупапоротники-полулиственницы, не то травы, не то деревья.
По нашим лицам струился пот. Воздух оставался мутным; к темной синеве неба примешивался неуловимый черный оттенок; и я заметил, что, вероятно, атмосфера не очистится более и что именно такой она была в ту жаркую влажную эпоху. Луна, заканчивавшая свой срок, рисовалась в виде тонкого, прозрачного серпа. Несмотря на сияющий дневной час, в зените стаяла большая круглая звезда. Мы заметили ее оба сразу… Ах, нам не нужно было обмениваться впечатлениями! Невыразимая нежность переполнила наши сердца, мы готовы были разрыдаться, увидев эту звезду, этот второй, безвозвратно исчезнувший спутник нашей планеты — вторую, меньшую Луну нашей Земли!
Мы не могли оторвать глаз от зенита. Когда же мы отвели взгляд, чудо завершилось. Последний клочок тумана растаял вдали. Море, кудрявое от волн, простиралось далеко к востоку, и закругленный берег теперь вставал из него, как только что вставал из тумана. Это была бухта между двумя мысами; мы находились на одном из них, а другой виднелся впереди. Длинная красноватая коса поросла мастиковыми деревьями и секвойями; ближе к суше их становилось больше, так что задний план сливался в сплошную зеленую полосу, которая к концу нашего мыса снова редела. Посреди подковы выше леса выступал голый гребень обрыва, красневший на фоне лиловатой синевы.
Оттуда, тяжело ступая, один за другим двигались четыре слона, таких громадных, что, для того чтобы определить разделявшее нас расстояние — свыше восьмисот метров, — мне понадобилось представить реальные пропорции этой местности. Как бы то ни было, мы, не сговариваясь, очутились под прикрытием утесов и даже не успели понять, что делаем.
— Будем наблюдать, — сказал геолог.
— Будем наблюдать, — согласился я.
Титанические животные шли гуськом. Отчетливо были видны лишь их силуэты. Даже бивни трудно было рассмотреть; близорукий Флери-Мор насчитал их по четыре у каждого слона, мне казалось, что их по два и они изогнутые. Он считал, что животные мохнаты, я — что они голые. Словом, не в силах сделать выбор между слонами Меридноналис, Антиквус или Примигениус, мы не могли решить, в какой из периодов кайнозойской эры мы перенесены. Не эоцен; еще менее — плиоцен: об этом говорят море и растительность. Но олигоцен ли это или миоцен? Однако наш спор решил еще один эпизод.
Головной слон дает сигнал остановиться. Он широко раскидывает свои гигантские уши, словно его череп хочет улететь, издает хаотические трубные звуки и галопом удирает за холм. Следом за ним и его товарищи выполнили то же неуклюжее «налево кругом» и исчезли, глухо сотрясая Землю. И вот на севере появляется какая-то темная гора, которая движется но лесу, превосходя самые высокие деревья. Это исполинский тапир, толстокожее животное с коротким хоботом и загнутыми вниз бивнями, он идет среди гигантских деревьев, как обыкновенный тапир среди травы.
— Динотерий! — прошептал я совсем тихо.
— Да, динотерий: это миоцен!
Флери-Мор произнес слово «миоцен» с непередаваемым выражением, Я смотрел на него; я знал, что он ощущает безграничную гордость, сумев вот так, мгновенно, определить точку во времени за мириады веков от нас.
Что до меня, то динотерий меня ошеломил. Похожий на сухопутного кита, он был «не по масштабу» со своим окружением. Он казался не на своем месте: он был создан для гораздо более обширных декораций или для колоссального океана. Чувствовалось, что на Земле он больше не дома, и ему остается только уйти.
Нам повезло — мы могли вволю насмотреться па него. Подняв обрубок своего хобота в сторону, куда скрылись слоны, он, казалось, поколебался, а потом, повернувшись на пол-оборота, словно ураган, пронесся в самый конец северного мыса. Там он тяжело опустился на землю и принялся рыться в песке.
