Однажды вечером я поднялся на поверхность и увидел ту же самую картину: унылые высокие травы, лес вдалеке и дом с черными провалами окон. На доме не было крыши – вместо нее торчало несколько недогоревших балок. Потолок второго этажа упал и провалил перекрытия первого. Сквозь выгоревшие рамы видны голые кирпичные стены, все черные от копоти. Вокруг, на большом расстоянии, разбросана полусгоревшая мебель – похоже, что пытались спасти из огня все подряд, но не спасли ничего. Одинокий обломок водопроводной трубы до сих пор продолжает испускать веер брызг. Вода собирается в ручеек и течет в мою сторону. Похоже, Бецкой до них добрался. Огонь здесь бушевал во всю.
Как мне надоело все это. Мои дни и ночи как черные и белые клавиши фортепиано: я играю по ним все ту же гамму – и всегда только вверх и разгоняясь. Каждая моя секунда как капля, падающая в горизонтальный колодец памяти – я успеваю только проводить ее глазами, но она уменьшается и пропадает навсегда. Зачем все это? Я лег в траву и стал смотреть в небо. Обыкновенное земное небо – но как редко мы его видим. Вокруг меня поднимались сухие ветвящиеся стебли; сильно пахло полынью; звуки вокруг были совершенно особенными – такие могут быть только на высыхающем осеннем лугу. Где-то ужасно далеко прокукарекал петух, и красная капля солнца стала вытекать из облачка, висящего над самым горизонтом. Зачем все это вокруг нас? Зачем я вижу это и чувствую это? Куда денется все это после моей смерти? Куда денется все это какой-нибудь час спустя, когда я займусь очередным насущным делом? И разве может столь совершенный мир когда-нибудь исчезнуть?
Дохнул легкий ветерок и принес обрывок газеты. Газета была за вторник, 11 сентября 2001 года. На первой полосе что-то о жизни некоей Матильды Наухацкой и басня о том, как изгоняли дьявола из матери Терезы. Еще какая-то ерунда о парламенте и о том сколько в нем политических сил. Да я и так знаю: ни одной.
Если что-то и есть там, так только политическое бессилие. Значит, на земле все так же спокойно. Этот мир слишком стабилен, чтобы в нем могло произойти что-то серьезное. Особенно сейчас, в эту пору бабьего лета, в начале сентября. В селах коровы, мыча, возвращаются с пастбищ, в городах дети играют с котятами, в офисах секретарши накидывают плащи и, собираясь уходить, кормят рыбок в аквариуме. Заводы выпускают мирные кухонные комбайны, а домохозяйки включают сериалы о вечной любви. Я снова лег спиной в колкую траву.
Над моей головой, очень высоко, висел небольшой странный предмет, напоминающий блестящую авторучку. Он висел уже давно, вполне ясно видимый, но только сейчас я зацепил его краем сознания. Это не мог быть ни зонд, ни вертолет, ни самолет, ни воздушный шар. Он висел слишком неподвижно, как будто нарисованный на синеве. Любое техническое устройство, созданное человеком, должно было бы сдвигаться или поворачиваться. Неопознанный объект ярко светился, отражая заходящее солнце. Быстро же они среагировали. Я попробовал раздвинуть сознание, но ничего не вышло. Для хорошей настройки мне был необходим сильный гнев или, может быть, какая-нибудь другая мощная агрессивная эмоция. Но сейчас я был спокоен как водная гладь; спокоен, как ветер, упавший на травы; спокоен как бездна голубого и слегка выгоревшего неба; спокоен как этот вечер вокруг меня – вечер, подпираемый сухими стеблями. Единственное, что я смог почувствовать – плотный защитный барьер, который они выстроили вокруг своей летающей сигары. Значит, они меня боялись. Ну и бог с ними. Сейчас мне нужно отдохнуть, а они, как я понял, никуда от меня не денутся.
