— Ты думала, что она вернулась к тебе, но она продолжала работать в сети.
Женщина кивнула. Когда–то прекрасные глаза выглядывали из сетки мелких морщин. Волосы были связаны узлом, свободный конец сари наброшен на голову. Суровые морщины пролегли по сторонам красиво очерченных губ. Сари на ней было голубым, а не белым,[19] но я видел перед собой лицо женщины в трауре.
— Так она ничего не рассказывала о своей сети? — произнес я наконец. — Ты не видела, чтобы она с кем–нибудь встречалась…
— Я ничего ни о ком из них не знаю, — кивнула она. — Джанани понимала, что разговоры о них выводят меня из себя. Но письма ей приходили постоянно, и телефонные звонки — на аппарат в соседнем переулке. Я ничего не знаю.
Она усадила меня на циновке на полу. Сквозь один открытый ставень внутрь вливался бледный свет. Она вышла к двери и крикнула мальчику, чтобы принес чай.
Чай — молочного цвета напиток с сильным запахом кардамона — был налит в выщербленные стаканы. Я пил медленно и слушал, как Рину рассказывает о своей жизни с Джанани. Она все стирала слезы с уголков глаз.
— Почему ты так уверена, что она умерла? — спросил я.
Не сказав ни слова, она поднялась, прошла в заднюю часть ателье, отгороженную занавеской, вернулась с конвертом и подала его мне. Внутри я нашел вырезку из бангкокской газеты на английском языке. К вырезке прилагалась записка корявым почерком: «Сожалею. Она была среди нас одной из лучших». И подпись: «А. Р.»
— Мне ее прочитал один человек в чайной, — сказала она. — Я не читаю по–английски — слишком плохо читаю.
Короткая заметка сообщала только, что в пустом складе на окраине Бангкока произошел взрыв. Три человека погибли, из них двое — женщины. Предполагают, что одна из них — туристка из Индии, некая Джанани Деви. Жар взрыва был так силен, что тела обгорели до неузнаваемости. Свидетели видели, как трое вошли в здание склада перед самым взрывом.
Я, онемев от горя и злобы, уставился на грязный обрывок бумаги. Он подтверждал то, чего я боялся с самого начала — что Джанани мертва. Я уже никогда не встречусь с ней лицом к лицу, не добьюсь ответов на свои вопросы. Никогда не получу от нее письма с выволочками и советами… Рину наклонилась, потрепала меня по плечу. Вытерла лицо уголком сари. Я вспомнил Рахула Може в комнате отеля, его лицо, полное предвкушения, когда он сказал: «Бангкок».
Кто его вызвал? Кто сказал ему об очередном приземлении? Знал ли он, что там будет Джанани? И если на то пошло, как он выяснил — дважды, — где меня искать?
— Ты ее выдала, так?
Голос у меня срывался. У нее дрогнула изящно очерченная нижняя губа. Может быть, она думала, что я способен читать ее мысли. Но кусочки головоломки понемногу складывались в картину.
— Это ты сказала Рахулу Може, что я уехал в Америку. Кто–то должен был ему сказать. Иначе как бы он отыскал меня в Сан–Франциско и в Бостоне? Ты не читаешь по–английски, но, думаю, знаешь достаточно, чтобы прочесть название города на конверте. Скажи, ты ему откуда–то позвонила или дала телеграмму?
Она сжалась, потом собралась с силами и встала. Я тоже поднялся, дрожа от ярости. Она плюнула мне под ноги.
— Да, да, я ее выдала. Я сказала Рахулу Може, что она уехала в Бангкок, что они нашли там его сородича. Я знала, что он найдет ее и они столкнутся, что он, быть может, убьет ее. Так что же? Она сотни раз предавала нашу любовь. Я всегда была для нее на втором месте. Даже после… после тебя! — Слезы катились по ее лицу, ее разум наполнился завистливой ненавистью. — А ты! Что ты такое, создание иного мира — а она любила тебя больше, чем меня! Так ей и надо! Только я не знала, каково будет жить без нее. Я думала, что просто вернусь на десять лет назад, до ее возвращения. И мне не надо будет больше ждать ее, понимаешь?..
Мой ум вцепился в ее, как когти хищной птицы. Прежде я никогда не проделывал такого. Но тогда я понял, что в моих силах причинить ей боль. Я отступил. Я взглянул на нее — она теперь всхлипывала, скорчившись у моих ног. В щели ставен заглядывали люди.
— Что–то случилось, Рину–бен?
Это спросила жена цирюльника из соседней мастерской, подозрительно поглядывая на меня.
— Все в порядке, — сказал я. — Просто я принес ей дурное известие. О смерти родственника. Присмотрите за ней — мне нужно уходить.
Я оставил это жалкое создание рыдать в объятиях соседки и ушел, чувствуя на себе взгляды сотен любопытных глаз.
В маленькой комнате отеля я лег на кровать и пролежал, пялясь в потолок, кажется, не один день. Солнце вставало и садилось за двумя окошками в противоположных стенах, и каждый раз, как спускалась ночь, я видел горящие в бархатном небе звезды Саптариши.
Я заставил себя встать и позвонил в дом Санкарана в Ченнаи. Хорошо было бы повидать его, думал я. Но я его не застал. Поговорил с его матерью, выслушал ее восторженный рассказ о свадьбе. Она сказала мне, что новобрачные проводят медовый месяц в Утакамунде.[20]
Я представил, как Санкаран бродит по голубым горам Нилгири, а звездное небо раскинулось над ним блестящим покрывалом. Станет ли он учить свою жену узнавать небесные объекты? Станет ли она слушать его, как слушал я? Меня накрыла огромная волна зависти и одиночества.
Я провел оставшуюся неделю отпуска, блуждая между маленькими селениями в горах под Ришикешем. Я вместе с другими паломниками омылся в священных водах Ганга. Я дошел до одинокого святилища Господа Шивы высоко в горах. Что–то подтолкнуло меня оставить перед каменным лингамом приношение — несколько бархатцев. В горных селениях я беспокойно бродил по тесным улочкам, наслаждаясь, вопреки печали и одиночеству, безвестностью.
Я вернулся в Бостон в полном упадке духа. Я потерял все, даже иллюзии о самом себе. Санкаран был моей последней надеждой. Я нуждался в целительном прикосновении его разума, в спокойном и приятном обществе. В то же время меня тревожили мысли о Рахуле Може. Он как будто исчез из моей жизни, но мне никак не удавалось полностью избавиться от его присутствия. Он словно оставил во мне занозу, осколок себя, призрак голоса, взывавшего с такой тоской, что невозможно было закрыть от него слух, — бесконечный страстный призыв, напоминавший мне о быке, виденном однажды на улице в Нью–Дели.
Карточка с маршрутом Санкарана висела у меня на дверце холодильника. День его возвращения приближался, и я становился все беспокойнее. Что, если его жена — тиран? Что, если она держит его при себе, так что мы больше не сможем встречаться? Разве я могу предъявить на него нрава хотя бы на равных с его женой?
Разве может мужчина — даже и не мужчина и не женщина, не человек и не пришелец — признаться в любви другому мужчине?
И тогда меня осенило — я расскажу ему о себе.
Не все сразу, сперва намеками и оговорками.
В мыслях я дрожал всем телом. Теперь, когда Джанани не стало, никто на свете, кроме Рину и той сети, не знал, что я такое. Как еще мне выразить свою любовь и доверие к Санкарану?
Не раздумывая, я пошел в ближайшую книжную лавку и купил самую роскошную открытку, какую нашел. На ней я написал:
Дорогой Санкаран,
Господь Шива дал мне ответ на один из твоих вопросов. В других мирах есть жизнь. Давай поговорим об этом.
Твой друг Арун.
Я вложил открытку в конверт и подсунул под дверь его квартиры. Я, едва дыша, дожидался его возвращения, минуты, когда смогу снова погрузиться разумом в прохладные воды его существа. Я решил устроить ему сюрприз, встретив их с женой в аэропорту.
Из–за пробки на шоссе я опоздал к прибытию самолета. Когда я ворвался в зал получения багажа, почти все пассажиры с его рейса уже разошлись. Я немного поискал его, но скоро сообразил, что они уже уехали домой.
Я как сумасшедший погнал к его дому. Войдя, я застал Санкарана с женой отдыхающими за чашечкой кофе. Санкаран радушно приветствовал меня и представил жене.
Она так и искрилась в синем шелковом сари с золотыми украшениями. Глаза у нее походили на черных жучков. Она улыбнулась мне холодно и неодобрительно. Я с ужасом понял, что совершенно не ощущаю ее сознания. Она была пустышкой.
Что до Санкарана, я чувствовал — ясность и красота его разума уже подточены сумятицей и противоречиями, характерными для заурядных людей. Ущерб пока был едва ощутимым, но чистую прозрачность его души, поддерживавшую меня, разбили пузыри и пятнышки мути. Он распадался у меня на глазах.
Что она с ним сделала?
Она держала открытку, подсунутую мной под дверь. Наморщив нос, словно вытащила ее из мусорного бачка, подала открытку ему.
— Что это?
Он взглянул, не заметив (как будто) моих поспешных каракулей. Пожал плечами, положил карточку на стол и любовно улыбнулся жене. Он провожал глазами каждое ее движение, пока она наливала мне кофе. Меня он уже замечал лишь краем сознания.
