…В университет они добрались к началу второй пары, когда студенты разошлись по лекториям, и в коридорах было почти тихо. Предъявляя документы охраннику, Дэн мимоходом заметил, что у того начинается грипп. Предупредить бы… впрочем, ладно. Потом.
Кафедра богословия занимала целое крыло. Если прочие обходились одной, небольшом комнатой, то богословы благодаря деятельности своего патрона имели возможность не церемониться: приемная, секретарская, преподавательская, читальный зал, лекторий и личный кабинет заведующего — шикарный ремонт, настоящий паркет, дорогая мебель прямо вопили о том, что богословом быть непередаваемо приятно. Но Дэн в первую очередь слышал в этих воплях презрение к «низшим» — тем, кто не имеет счастья принадлежать к высшей расе мудрецов, и поэтому его всегда передергивало, когда он переступал порог кафедры.
Дэна сразу же провели к профессору. Свой кабинет Соколов обставил с претензией на великий утонченный вкус и с безграничным стремлением к комфорту. Здесь можно было проводить заседания, закатывать банкеты, в конце концов, спать на уютном французском диванчике. Сейчас же на нем сидела дородная молодая женщина в супермодном костюме и шумно плакала в платок. Профессор перелистывал медицинскую карту и хмурился.
— Давняя порча, — проронил он, не утруждая себя приветствием. — Причем наведена кровным родственником. Я лично предполагаю брак-клеймо.
Дэн посмотрел на профессора с красноречивым скепсисом. Ему до зубной боли был противен этот высокий сухощавый мужчина за шестьдесят, абсолютно лысый, с маленькими глубоко посаженными глазками цвета болотной водицы, мясистым горбатым носом, имевшим значительное сходство с птичьим клювом и намекавшим на то, что фамилия — говорящая, и желчно поджатым тонкогубым ртом. Непонятный портрет завершали торчащие а-ля Чебурашка уши и тонкий шрам на смуглой жилистой шее — память о тех днях, когда он не был профессором и вообще не помышлял о научной деятельности, а ходил вразвалочку, носил в кармане нож-выкидуху и имел среди районной шпаны значительную кличку Сашка Сокол. Теперь это был солидный и респектабельный господин, позабывший прежние привычки, но иногда на проштрафившегося коллегу или студента-разгильдяя из-под седых кустистых бровей бросал острый взгляд настоящий малолетний бандит и сукин сын.
— Угу, — хмыкнул Дэн, отворачиваясь. — Именно порча, и именно брак-клеймо.
— Мне тридцать два года, — женщина громко высморкалась и промокнула глаза чистым уголком платка. — И я не замужем. Вы понимаете, что такое быть не замужем в тридцать два года в этой чертовой стране.
— Многие женщины вообще не выхолят замуж, — парировал Дэн, глянув на себя в зеркало: да, такой рожей только кошек пугать. — Мужчины, видите ли, мрут, как мухи. Спиваются, меняют ориентацию. Так что проблема зависит лишь от того, как вы ее воспринимаете, может, и нет проблемы.
Профессор и клиентка воззрились на Дэна с одинаковым выражением, только к красноречивому Соколовскому «Что ж ты, тварина, себе позволяешь…» добавилось еще и гневное женское «за мои-то бабки!»
Дэн присмотрелся: порча на женщине действительно была, но маленькая, хилая, еле шевелилась в теменной части ее светящегося тела. Так, сказал кто-то без затей: «Дура ты, Манька», вот и все.
— Подумайте, мадам… мадемуазель, нужно ли вам в принципе замуж?
Или все дело в том, что соседки говорят? Тогда может ну их к черту с их разговорами…
— Да! — клиентка вскочила, брызжа слезами, как заправский клоун. — Да, мне нужен муж! Я детей хочу! Счастья! — и она снова повалилась на диван, зарыдав еще горше.
Профессорово лицо стало некрасивого багрового цвета. Дэн подумал, что возможно того хватит удар — пожилые люди весьма подвержены, знаете ли — но жалости не ощутил. А безмужняя дама очень важная птица, вон как старичок разволновался.
— Я мужей в карманах не ношу, — развел руками Дэн. — Но помочь вам попробую.
Профессор облегченно вздохнул.
Дэн прошел по кабинету, сел рядом с клиенткой и, помедлив немного — переступая что-то в себе — взял ее за руку.
Ему показалось, что он с головой провалился в теплую жижу с резким острым запахом — таково было месиво человеческих эмоций и побуждений. Он плыл в них, оглохший и ослепший, пытаясь на ощупь найти в вонючем вареве смертности то, что делает ограниченность жизни этой женщины важной.
Кажется, по его телу прошла долгая судорога. Кажется, он сдавленно зашипел, до крови прокусив губу. Зов пробуждался, чувствуя себя все вольготнее в этом человечьем болоте и говоря: не надо обманываться, на самом деле ты в точности такой же, вы одной крови, и в тебе творится то же самое.
Тогда Дэн рванулся вверх.
Клиентка не хотела его отпускать. Теплые густые токи ее страстей обернулись когтистыми зарослями, злыми и язвящими. Оставляя на колючках клочья шкуры, он дернулся вновь и почти освободился. Ветви зова оплетали его, Дэн барахтался и отбивался, хотя кто-то жарко шептал ему: успокойся… расслабься… останься…
Он не помнил, как оторвался от женщины. На мгновение пришла тихая, блаженная тьма — если это и была смерть, то Дэн не испугался, а даже обрадовался. Потом нахлынул свет и звуки; Дэн увидел, что лежит на диванчике, а Андрей меряет ему давление. Клиентка сидела за столом в компании профессора и с неописуемо блаженной физиономией попивала кофе из тончайшей фарфоровой чашечки.
— Укольчик? — предложил Андрей, отстегнув манжету. — Чуть повышенное…
— Пошел бы ты…, - Дэн скривился и попробовал сесть, но голова моментально поплыла, и он лег снова, чувствуя себя изнасилованным этой толстухой. — Сигарету бы лучше…
Профессор самолично поднес ему «Данхилл» и щелкнул зажигалкой. Дэн закурил и отвернулся. Странно, что зов сейчас молчит, и его просто подташнивает, а в ушах звенит.
— Это просто экстаз, профессор! — щебетала тем временем клиентка. — Боли прошли совершенно… мне словно снова двадцать, — и она захохотала так же громко, как недавно рыдала. — Просто восторг, ваш коллега творит чудеса, чу-де-са!
Дэн лежал бревном, чувствуя, как покалывает ладони. Ей-то экстаз, а он будто всю ночь вагоны разгружал.
— Мужчина у вас будет, — произнес он, — через неделю. Только ради Света не давите на него, не ревнуйте и не пытайтесь привязать.
Страсть. Животная чувственность, словно у низших из отступников — вот ее сверхценность. Ее позывы лежали на Дэне пятнами горячей слизи.
Ему захотелось помыться. Встать под душ и жесткой мочалкой соскрести с тела эту дрянь.
Окурок в пальцах прогорел до фильтра. Дэн посмотрел на него с жалостью: пропала впустую хорошая сигарета, нароняв на паркет серые хлопья пепла.
