Глипт исчез. Последним взлетел ложнокрыл с обломанным бивнем, тяжело покружился в небе, опробуя новые крылья, и наконец угнездился. На него квакнули, и он попятился к краю скалы. И почти сразу же из сельвы вышли вариадонты.
– Конвой, – объяснил Симо. Он всматривался, угадывая. Так… Четвертый, Первый и, естественно, Восьмой. А вон тот, кажется, Пятый. Свита более чем пышная – в честь Чернова. Но Третьего почему-то нет. Интересно, где Третий?
– Ну вот, смотри, как это бывает…
Останки глипта неторопливо шевелились. Удивительно мало оставляют после себя ложнокрылы: щитки панциря, кости, часть системы выделения и еще одно… Знать бы: зачем глипту этот орган? Туман. Мертвый зверь ничего не дал, а с живым глиптом в лаборатории не поэкспериментируешь, скорее он сам поэкспериментирует с лабораторией. Пока что по умозрительным построениям получается, что речь идет о древнем рудименте со странными свойствами, вроде способности к самостоятельному передвижению. Гм… когда не знают, как вписать работу непонятного органа в расхожие представления о метаболизме, обыкновенно списывают на рудиментарность. Одно ясно: не мозг. «Суборганизм икс»… Джулии это название почему-то не нравится, а Ахмет и вовсе позволил себе охарактеризовать уровень фантазии, доступный начальнику биостанции. Вольфганг, правда, промолчал. Он молодец.
Черный блестящий комок размером с голову человека, ритмично сокращаясь, полз точно к Восьмому. Пока все шло как обычно, Симо видел эту картину двадцать раз воочию и сотни – в записи. Теперь, притемнив забрало скафандра, он исподволь наблюдал за Черновым. Ничего… Ну, то есть, совсем ничего, никакой реакции. Можно подумать, что Чернову неинтересно. Стоит себе человек, смотрит на Процесс как на пустое место, как на осточертевший пейзаж в окне, но пейзажа не видит, а мучительно размышляет: куда же он, черт побери, подевал свои тапочки… А может быть, хоть на Чернова и не похоже, просто вспоминает последний толчок, содрогается внутренне, что вполне естественно, и думает о том, как бы поделикатнее унести отсюда ноги. Обидно.
Восьмой двинулся навстречу комку. Сначала медленно, потом все быстрее и быстрее, как два притягиваемых друг к другу магнита, и наконец последний стремительный рывок… Чмок! Удивительно сочный звук соприкосновения. Черного комка не стало, и Восьмой замер. Теперь он стал немножко больше.
– Это – все? – спросил Чернов.
– Все, – разочарованно ответил Симо. – Прирос. Это шестнадцатый по счету, а всего нужно девятнадцать. Теперь он поползет на осыпь и будет часа два заряжаться, да и остальные тоже, так что мы можем идти. Когда они едят, с ними без толку разговаривать – не ответят. Или, может быть, подождем?
– Ну-у… – с сомнением протянул Чернов, – вряд ли это интересно. И потом, я читал твои отчеты. Ты мне вот что скажи: ты всерьез полагаешь, что они разумны?
Ну вот, мрачно подумал Муттик. Опять начинается, в который уже раз. И кто – Борька Чернов!
– Ты же читал мои отчеты…
– Мало ли, что я читал.
– Они немножко больше, чем разумны, – сказал Симо, сдерживаясь. – Они мудры. Мудры, как дети, если это не смешно звучит. В сущности, они и есть дети. Редкие, гениальные дети, феноменальные младенцы. Ты видел рождение, поздравляю.
– Это не похоже на рождение, – сказал Чернов. – Это похоже на басню с моралью. Чтобы стать мудрым, необходимо, чтобы тебя съели. И даже не один раз. Так?
Пришлось улыбнуться:
– Ну… примерно.
– Спасибо, что показал. В последний раз ведь.
Симо похолодел.
– В последний, в последний, – кивнул Чернов. – Станцию будем эвакуировать. Ну что, двинулись?
Двинулись. Красный столбик на индикаторе радиоактивности потихоньку пополз вниз. Одиночные камни, вывернувшиеся из-под ног, неторопливо скатывались по осыпи. Симо плелся сзади, стараясь не смотреть на мелькающую перед глазами начищенную оскафандренную спину – зря старался Ахмет. Зря молчал как убитый, терпел и только кивал, поддакивая, зря старалась Джулия, зря Вольфганг тяжеловесно пытался услужить. Все впустую, болотному гаду под панцирный хвост. Не тот Чернов, совсем не тот, что лез в пекло на Юнии, и даже не тот, каким был на Капле. Начальство. Молодое, еще горячее начальство, не без спеси, любит принимать решения даже там, где это не обязательно. Попирает землю, человече. К тому же спасатель по натуре: на Капле спас и теперь тоже тщится, а когда спасаемый упирается и намерен утонуть, его глушат кулаком по темени и выволакивают на берег за волосы, это всем известно. Веди себя смирно, выполняй, что приказано, сам не тони, пока не топят, и не вовлекай подчиненных. Уяснил?
Нет.
Ну, тогда заставим…
Капля, Капля… Симо на ходу помотал головой, отгоняя видение. Стойкий сюжет ночных кошмаров: разъедаемый тонущий плот, жгучие брызги, слетающие с таранящих волн, плевки едкой пены, и горизонт горит – что там может гореть?! – а вокруг только океан, зеленые воды, наполненные жизнью до самого центра планеты, и где-то там, уверенно и неотвратимо, наматывая на винты чужую жизнь, идет к цели ядерная торпеда, наделенная искусственным интеллектом… Симо еще поморгал, и видение пропало.
– Зря ты меня тогда вытащил, вот что.
– А? – Чернов обернулся. Симо догнал, пошел рядом.
– Борька, – хрипло попросил он. – Давай так: ты меня не видел, а? Не нашел, не долетел, не передал. Гукнулся в сельву, застрял, пришлось вернуться. Годится?
Чернов натянуто улыбнулся. Покачал головой.
– Раньше надо было думать, Симка. Теперь поздно. Не сегодня завтра здесь будет полно северян. Это их территория.
– Нет, – сказал Симо. – Это не их территория. Это вон чья территория, – он показал через плечо. – Только их и ничья иная. Это единственное место на планете, где возможен Процесс, и ты это понимаешь не хуже меня. Где ты еще видел превращение неразумного в разумное? Вот и не увидишь нигде через несколько дней, голову даю на отсечение…
– Это почему не увижу? – спросил Чернов.
– Убьют их, вот почему! – не выдержал Симо.
– Ну-ну. Вот так сразу и убьют… – Чернов поморщился. – А зачем их, собственно говоря, кому-то убивать? Чепуха. Пошлем от Академии официальное обращение к правительству Редута. В связи с исключительной научной ценностью… ну и так далее. Я добьюсь. Слово.
– Подотрутся они твоим обращением, – сказал Симо. – Каплю забыл?
– Ну, Капля – это аномалия. Когда начинают делить жидкую планету…
– Когда начинают делить твердую, бывает то же самое. А мы тут… «В связи с исключительной научной ценностью…» – Симо фыркнул. – Мне вообще последнее время кажется, что в Академии разучились думать. Никак не могут понять, что вариадонты ценны сами по себе, а вовсе не потому, что мы ими интересуемся. Да не очень-то и интересуемся, право слово.
