Максим делает последний прыжок и разворачивается в воздухе с такой легкостью, как будто у него сзади приделаны крылья. На мгновение он замирает в воздухе — «стоп кадр». Сцена вздрагивает, когда на последнем такте его тело с грохотом обрушивается на пол.
Зал взрывается овациями. Занавес опускается. На поклон Максим не выходит.
Аня все поняла…
Максим потерял сознание в последнем прыжке.
Он шел к нему, словно сотню километров вброд.
Силы оставляли его, и он ждал последнего такта.
Ждал, продолжал танцевать и молился.
Это испытание было невыносимым.
И оно закончилось.
Как только Максим понял это, его сознание погасло, как перегоревшая лампочка.
Максим обнаружил себя на странной лестнице.
Она шла, разветвляясь во все стороны, вверх и вниз, теряясь в бесконечности. Лестница-лабиринт.
Куда бы Максим ни взглянул, кругом были лестницы.
Опешив и простояв так с минуту, он сделал шаг вперед и стал спускаться по одной из них.
В следующий момент что-то стало происходить с его сознанием.
Оно рушилось, складывалось, словно гигантский небоскреб, подвергнувшийся террористической атаке.
Через мгновение от прежнего Максима не осталось и следа.
Только ощущение своего «я», своей души, прочее — было иным.
* * *
Ночное небо в багряном зареве. Насколько хватает глаз — все пространство, бывшее еще вчера Римом, охвачено огнем. Никогда прежде этот великий город, похожий сейчас на гигантский костер, не знал подобного бедствия.
Потоки пламени, наподобие морских волн, сбегали с римских холмов в долины, пожирая дома, лавки, амфитеатры и хозяйственные постройки. Кровавое сияние озаряло собой дальние холмы, селения, виллы, храмы, памятники и акведуки.
Сколько людей гибло сейчас в этом пекле? Они сгорали заживо, задыхались в дыму, сами бросались в огонь, не желая жить, зная о смерти своих близких. Невозможно даже представить. Над городом парил ангел смерти.
Смятение и паника все возрастали. Жители Рима бежали из всех городских ворот за его пределы. Жители окрестностей, привлеченные картиной пожара, напротив, устремились к городу. Сотни тысяч людей скопились у стен Рима. Они смотрели на огненное зарево и бессмысленно причитали, потрясенные и раздавленные увиденным.
Нерон, окруженный сенаторами и преторианцами, стоял на аркадах акведука, облаченный в пурпурную тогу, в золотом лавровом венке и с золотой лютней в руках. Он созерцал бушующую стихию огня, пожиравшую Рим.
Как хороша была эта его задумка — поджечь Рим! Что такое пожар захолустной Трои в сравнении с горящим Римом! Пустышка! А что такое Гомер, воспевший горящую Трою?! Теперь — никто! Сейчас он — Нерон — будет воспевать погибающий Рим!
Император наполнился восторгом. Перед ним зарево огня, под ним ревущее море людей, а он один возвышается над этим потопом! Да, сейчас Нерон упивался своим величием, своим гением. Пройдут тысячелетия, но люди никогда не перестанут прославлять стихотворца, воспевшего падение Рима!
Нерон начал декламировать свои стихи, написанные еще до поджога. Впрочем, его голос был едва слышен в гуле пожара и гомоне многотысячной толпы. Он ударял по лютне, но та издавала только жалобный стон. Хор певчих, расположившихся неподалеку, подхватывал слова императора. Но и их голоса таяли в шуме горящего города.
И все же император растрогался собственным творением и начал импровизировать. Прозвучало несколько строк, навеянных самим пожаром. И тут Нерон запнулся, начал искать слова. Свита растерялась и, не зная, что предпринять, грянула громом рукоплесканий.
— Все хорошо, только милосердия не хватает, — донеслось до уха императора.
Нерон повернул голову. Это говорил сенатор Максимилиан. Император уже давно собирался извести этого вольнодумца, но пока не нашел подходящего случая. Теперь, кажется, он представился.
— Милосердия? — Нерон поднял одну бровь, холодный огонь блеснул в его маленьких глазках. — Значит, правда, что мне донесли? Ты водишься с христианами?
— Я слушаю всех, кто говорит об истине, о лучезарный! — ответил Максимилиан и слегка склонил перед императором голову.
Последователи этого еврея говорят об истине?! — зло рассмеялся Нерон. Ты, верно, решил меня позабавить! Спасибо тебе, мой друг! Но своими речами ты навлечешь на себя кару олимпийских богов!
Если Юпитер позволяет тебе, о божественный, сжечь город, который находится под его покровительством, я думаю, он не сильно разгневается на меня за мое внимание к христианскому учению. На глазах у всей знати Рима Максимилиан отвесил Нерону хлесткую пощечину.
Обрюзглые щеки императора распалились. Жестокость Нерона в последнее время не знала границ. Он стал похож на параноика — не пожалел ни своих друзей, ни своих родственников, ни супругу.
Попасть в немилость к императору — означало неминуемую смерть. Как мог Максимилиан решиться на такой поступок?! Сенаторы, стоящие возле него, инстинктивно подались назад, испуганные самим фактом присутствия при этом разговоре.
* * *
Нерон выдержал паузу, сощурил глаза и едко улыбнулся: — Ты хочешь посостязаться со мной в философии? Хорошо, я люблю состязания. Ты считаешь Христа более могущественным богом, нежели Юпитер? Не так ли? Что ж, я посмотрю, как ваш Христос позволит мне расправиться с его последователями.
Граждане Рима заслуживают вознаграждения за доставленное мне удовольствие. И они его получат. С сего момента я повелеваю считать христиан виновниками этого пожара. Показательные казни христиан будут этим вознаграждением.
— А твоя смерть — будет моим! Император тоже заслужил вознаграждение.
Сказав это, Нерон подозвал к себе красавца Петрония — своего приближенного, и бритоголового Флава — начальника преторианцев:
— Петроний, сообщи народу, что в поджоге Рима виновны христиане. За это они будут жестоко наказаны императором. Пусть народ ликует — это ему понравится! Хлеба и зрелищ! Флав, арестуй Максимилиана, он — христианин, а потому и он виновен в сожжении Рима!
В толпе сенаторов послышался недовольный шепот. С Максимилианом могли в чем-то не соглашаться, с ним могли спорить, но его уважали. Он действительно был предан поискам истины. И нет ничего странного в том, что он интересовался новым учением, которое в последнее время обрело в Риме такую большую популярность.
Наконец, ни для кого из сенаторов не было секретом, что Рим подожгли по личному приказу Нерона. Император искал художественного вдохновения — это было истинной причиной пожара. С политической точки зрения обвинить в этом христиан было неплохой идеей. Ведь христиане неблагонадежны. Но все же, все же…
