— Но, может быть, у вас есть личное мнение? — заискивающе спросил Фомин.
— Моим личным мнением имеет право интересоваться только начальник отдела, — отрезал «Идеал». — Вопросов больше нет? Отключаюсь.
— Подождите, ради бога! — с отчаянием воскликнул Фомин. — Могу ли я изложить вам собственные прикидки, с тем чтобы вы с присущей вам любезностью оценили степень их корректности?
— А зачем вам это нужно? — грубовато спросил «Идеал». — На вашем месте я бы поменьше суетился.
— Видите ли, — с предельной доверительностью сказал Владимир Иванович, мне хотелось бы очистить свою психику от необоснованных подозрений.
«Идеал» хмыкнул, но не отключился, и Фомин осмелел.
— Подозреваю Гамлета Мгасапетова, — произнес он торжественно, как общественный обвинитель.
— Основания? — деловито спросил «Идеал».
— Нечеловеческая мягкость, — начал перечислять Владимир Иванович, излишняя терпимость, я бы сказал, всетерпимость, граничащая с равнодушием…
— Вы лжете, Фомин! — резко перебил его «Идеал». — Я знаю Гамлета, он не таков. Это азартный человек, в душе игрок, хотя и несколько робок. Очищаю вас от этого подозрения.
— В таком случае Роберт Ахябьев, — с меньшей уверенностью проговорил Владимир Иванович. — Основания — умение оперировать с девятизначными числами в уме, болезненная склонность к завиральным идеям, к необоснованным гипотезам и к бесстыдному юмору.
— Как вы сказали? — переспросил «Идеал». — К бесстыдному юмору?
Он зашипел и надолго умолк. Только через минуту, осипший от беспрерывных криков «Але!», «Але!», Фомин услышал вновь бархатный бас «Голубого Идеала»:
— Да вы шалун, Володя. Меня чуть не задушил хохот. Запомните, мой мальчик: есть юмор и есть бесстыдство. Бесстыдство — очень серьезная вещь. Серьезная и мрачная.
— Так очищаете?.. — робко спросил Владимир Иванович.
— Ну нет, голубчик, — весело сказал «Идеал». — Тут больше зависти, чем подозрения. С этим и оставайтесь. Кто дальше?
— Один Путукнуктин… — пробормотал Фомин. — Вот никогда бы не подумал. Хотя, с другой стороны…
— Что вы там бормочете? — поторопил его «Идеал». — Имейте в виду, вы исчерпали свой полугодовой лимит машинного времени. Одна минута разговора со мной стоит полтора миллиона. До Нового года вам придется считать на пальцах. Если придется вообще.
— Да, да, конечно, — поспешно проговорил Фомин. — Я сознаю и готов нести ответственность. Но Славка Путукнуктин… Конечно, он молод, имеет привычку задавать нелепые вопросы, длинноволос, не по-земному миловиден… И потом, простите, у него практически не растет борода!
— У Наполеона, между прочим, тоже не росла борода, — заметил «Идеал». Это все ваши подозрения?
— Все.
— Не густо, Вова. Отпускаю вам ваши грехи. Что бы ни случилось мужайтесь.
И «Голубой Идеал» отключился.
Между тем остальные пришельцы, кое-как отобедав, вернулись к себе в отдел. Молодой Путукнуктин был совсем плох. По галерее Мгасапетов и Ахябьев вели его чуть ли не под руки: он ослабел от переживаний и еле волочил ноги. Огромная толпа сослуживцев, покинув кафетерий, устремилась было за ними, но группа молодых ребят, взявшись за руки, перекрыла проход на галерею, и только несколько прорвавшихся шли в отдалении, останавливаясь всякий раз, когда Ахябьев оглядывался.
Однако, войдя в триста пятнадцатую и заняв свое рабочее место, Слава Путукнуктин несколько приободрился. К пушистым щекам его вернулся слабый румянец, глаза заблестели. С детским, любопытством Путукнуктин принялся разглядывать стены комнаты, шкафчики, пульты, особенно его умилил хитроумный оконный переплет.
— Как будто впервые увидел! — повторял Путукнуктин с восторгом. — Ей-богу, как будто впервые!
Он посмотрел на хмурого Ахябьева и разразился заливистым смехом.
— Прелестная зверушка! — приговаривал он, тыча в Роберта пальцем. Очаровательное двуногое!
Со стороны можно было подумать, что Путукнуктин пьян. Но приступ веселья кончился так же внезапно, как и начался. Славик побледнел, умолк, дыхание его участилось, взгляд стал блуждающим, глаза потемнели и запали.
— Воздух, — сказал он с беспокойством. — Вы чувствуете? Воздух. Сплошной сернистый газ. Роберт, у тебя не щиплет в глотке?
Ахябьев отрицательно покачал головой.
— Послушайте! — воскликнул Путукнуктин. — Мне плохо! У меня сожжены все легкие, я умираю!
Он судорожно схватился за горло, лицо его исказилось. И тут Гамлет Варапетович, который до сих пор сидел нахохлясь за своим пультом и не произносил ни звука, второй раз за сегодняшний день проявил свою власть.
— Мальчишка! — гаркнул он, побагровев от натуги. — Перестаньте морочить нам голову! Вы шесть месяцев у меня на глазах дышали этим воздухом и чувствовали себя превосходно! Ваши легкие рассчитаны на этот воздух, другого вы и не заслуживаете!
Путукнуктин перестал корчиться, отпустил свой накрахмаленный воротничок и с недоумением уставился на Гамлета.
— Что вы хотите этим сказать? — пролепетал он в полнейшей растерянности.
Но Гамлет Варапетович был настолько разгневан, что не смог выговорить больше ни слова, хотя рот его был открыт, а глаза вращались в орбитах.
— Видишь ли, Славик, — вкрадчиво сказал Роберт Аркадьевич, быстро оценивший ситуацию и уже успевший найти в ней определенную долю юмора. — Шеф имеет в виду, что тебе удалось одурачить себя самого, но нас не так легко одурачить. Ты внушил себе, что прислан извне, но, к сожалению, твое воображение сильнее логики. Пришелец как устройство специально рассчитан на земные условия, и для него сернистый газ в воздухе — совершенно естественная и необходимая приправа вроде постного масла к редьке. Кто угодно будет задыхаться от смога, только не пришелец.
— Да, но… — начал было Путукнуктин и задумался. Он машинально поправил галстук, достал расческу и принялся приводить в порядок свои длинные локоны. При этом лицо его все больше и больше грустнело. — Жаль… — проговорил он наконец и зарделся. — В рамках этой гипотезы многое нашло бы свое объяснение.
— Например? — вежливо поинтересовался Ахябьев.
— Например, моя Люся считает, что я в некотором роде… нестандартен. И, уж во всяком случае, не от мира сего.
— Ей, конечно, виднее, — с юмором сказал Ахябьев, — но для нас твоя Люся не авторитет. В том-то вся и штука, что пришелец должен быть абсолютно типичным. Как всякая модель, построенная на основе общих представлений… Постойте, постойте! — вдруг оживился Ахябьев. — Я, кажется, что-то нащупал. Предположим, мы строим модель коровы, способной автономно функционировать в стаде и не возбуждать подозрения у остальных коров, а также у пастуха. Включим ли мы в программу ящур, бруцеллез или рак вымени? Скорее всего нет. Эти признаки характерны, но не системны. У меня, например, старинные нелады с печенью. Гамлет, а у тебя? Сдается мне, что ты здоров как бык. Как типичный бык, я имею в виду. Или, пользуясь терминологией Люси Путукнуктиной, как бык стандартный. А, Гамлет?
