Только отец Несси не разделял этого мнения. Он испытывал отвращение и к сыну, и ко всему, что тот делал. Возможно, это был своего рода комплекс. А может быть, связи Несси глубже, чем что-нибудь иное, противоречили и его представлениям о поведении, морали, характере и инстинктах человека. Вначале Алекси, казалось, не обращал никакого внимания на довольно-таки бесцеремонное поведение сына. Даже наоборот, можно было подумать, что он им доволен. После смерти Корнелии все дурное в Несси вызывало у него своеобразное удовлетворение, что-то вроде скрытого злорадства. Но это было скорее защитной реакцией, чем естественным чувством. Алекси отрекся от сына у тела жены и во имя ее памяти хотел сдержать свое слово во что бы то ни стало.
Со дня смерти Корнелии прошло почти семь лет. Алекси не забыл ее и знал, что не забудет до последнего вздоха. Больше того – горе его, хоть и потеряло остроту, с течением времени стало еще глубже и безысходной. Впервые в жизни он до конца постиг смысл того страшного состояния, которое люди называют душевной болью. Раньше оно казалось ему чем-то надуманным, вроде самовнушения. Теперь же Алекси знал: боль эта сильнее тоски и отчаяния, бессмыслицы и безнадежности. Может быть, настоящим ее именем была невыносимая пустота.
С течением времени у него, разумеется, исчезло чувство, что причиной смерти жены был именно Несси. Нет, нет – болезнь таилась в ней самой, она и свела ее в могилу. Но сына Алекси все же сторонился. У Несси было все – все, кроме отцовского внимания. Ужаснее всего, что сам он, казалось, находил поведение отца вполне естественным. Или, по меньшей мере, наиболее для себя удобным. Между ними воцарился мир, как это бывает у насекомых, которые, никого не замечая и не мешая друг другу, ползут по своим делам. Алекси остался совсем один в окружающей его пустоте. Даже работа его больше не интересовала. Правда, по какой-то иронии судьбы именно теперь ему улыбнулась удача, не то что десять лет назад, когда, охваченный болезненной жаждой успеха, он трудился как одержимый. Его назначили заместителем директора института с весьма серьезными видами на дальнейшее повышение.
Неожиданно изменившееся поведение сына вывело Алекси из глубокого оцепенения. Вначале он просто не замечал, что происходит в его доме. Впрочем, ничего особенного и не происходило – просто у них стали появляться девушки. Правда, не одна, не две, а, как ему вскоре стало казаться – легион. Какое-то время он пытался запомнить их лица, одежду, фигуры, надеясь, что девушек все-таки не слишком много. И никогда не мог этого установить более или менее точно. Дело в том, что все эти особы, на его взгляд, походили одна на другую, как кирпичи или готовые котлеты. Рослые, с нахальными лицами и массивными ногами, они тяжело топали мимо, не поднимая глаз, не здороваясь, не считая нужным замечать, что и он тоже живет в этом доме. Одевались они тоже одинаково – чаще всего на них были босоножки с деревянными каблуками, куртки и безобразно широкие брюки или джинсы, в которых ноги их напоминали туго набитые колбасы. Только по грудям и можно было установить, что это девушки. Все эти семь лет Алекси прожил как во сне и сейчас ошеломленно наблюдал, как странно изменилась жизнь. Неужели они все такие – современные девушки? Или просто такой вкус у его сына? Второе казалось ему более верным. Этот тип холодных рациональных людей, вероятно, нуждается в особо сильных возбуждающих средствах.
Больше всего его поражало, с каким равнодушием Несси относился к своей сексуальной жизни. Разумеется, Алекси не мог знать, как тот ведет себя наедине со своими дамами, но по телефону сын разговаривал с ними очень сухо и деловито, кратко и решительно назначал или отменял свидания, не слушая ни извинений, ни оправданий, не позволяя себе ни одного интимного слова. И с тем же деловым выражением вводил их к себе в комнату, иногда по две, а то и по три сразу. Никогда им не улыбался, не провожал дальше порога, хотя некоторые задерживались у него до полуночи. Алекси не замечал, чтобы он хоть раз угостил их чем-нибудь – даже лимонадом, даже стаканом воды.
Постепенно все это стало Алекси раздражать. Правда, он и представить себе не мог, насколько спасительно для него это раздражение. Все хорошо, все благо, что может вытеснить пустоту, – даже разочарование, даже обида и унижение. А эта молодежь его всего лишь раздражала, не больше. Или правда, что в мире действительно произошла так называемая сексуальная революция? Нет, глупости, какая там революция? Можно ли называть революцией нахальство, наглость, бесстыдство? Можно ли хоть как-нибудь связать это со свободой, с нравственностью? А уж о более или менее настоящем чувстве вообще не может быть речи.
Однажды Алекси окончательно потерял терпение. Через холл, словно маленькие шагающие экскаваторы, протопали две девицы и скрылись за дверью сына. Алекси не выдержал.
– Подожди-ка! – окликнул он Несси.
Тот остановился, во взгляде его была явная досада.
– Что это за девицы к тебе таскаются? – враждебно спросил отец.
– Мои подружки.
– Что ты под этим подразумеваешь?
– То же, что и все.
Алекси чуть не зарычал. До чего же ему хотелось влепить в это красивое надменное лицо увесистую пощечину!
– Послушай, я не какой-нибудь старомодный тупица, – сказал он, еле скрывая раздражение. – Я прекрасно понимаю, что значит юношеская дружба. И во что она может вылиться, – добавил он с иронией. – Но то, что я здесь вижу, больше всего напоминает разврат. Если, конечно, тебе известно, что это слово значит.
– Нет, не известно, – сухо ответил Несси. – То, что я делаю, делают все люди и животные.
– А что означают эти толпы девушек? По-твоему, это нормально?
– Думаю, вполне, – ответил Несси. – Не только нормально, но и разумно. В свободном обществе эти отношения тоже должны быть свободны.
– Свобода не значит распущенность. Человек не животное.
– Знаю! – с досадой ответил Несси. – Именно поэтому. Что-то ведь должно заменять инстинкты, если они отсутствуют. А для человека нет стимула более действенного, чем разнообразие. Я по крайней мере такого не знаю.
Алекси нахмурился. Он и не подозревал, что у сына может быть какое-либо оправдание.
– А к чему приводит такое разнообразие, тебе известно? К полнейшему однообразию, к мертвечине.
– Знаю, – ответил Несси. – Для меня важно пройти через это, рано или поздно, все равно. Чтобы затем стать совершенно свободным.
– Свободным? Для чего?
– Как для чего? Для себя самого, разумеется. Для своих мыслей, своей работы, какая разница. Даже животные не всегда заняты своими детородными инстинктами.
На том их разговор и кончился. Алекси вернулся к себе в кабинет с чувством полного поражения. Конечно же, он проиграл эту маленькую схватку, и довольно бесславно. Может, со своей точки зрения мальчик действительно прав? Особенно если воображение у него и вправду такое бедное, как утверждают ученые. Алекси давно, еще со студенческих лет, знал, что бедное воображение хуже бедной жизни. Маленькая комнатка в мансарде, которую он снимал в юности, была насыщена и перенасыщена воображаемой жизнью – интересной, красивой, богатой, невероятно полной. Он просто рвался поскорее вернуться туда и остаться наедине со своими мечтами, столь совершенными и столь покорными силе его воображения. Сейчас все это безвозвратно утеряно. Он стал беднее, чем когда бы то ни было в жизни.
