— Итак, Мама Орчиз, — сказала «моя» врач, — совершенно очевидно, что с вами произошло нечто необычное. Естественно, все мы хотим знать, что именно и, если это возможно, выяснить причину. Вам не стоит утруждать себя мыслями об утреннем инциденте с полицией — с их стороны было вообще нелепо являться сюда. То, о чем мы хотим вас спросить, м-мм… обычное научное исследование, не более. Мы просто хотим выяснить, что произошло.
— Вы не можете хотеть этого больше, чем я сама, — ответила я, окинув взглядом все помещение.
«Моя» врач косо взглянула на остальных, словно желая сказать: «Теперь-то-вы-мне-поверили?» Те смотрели на меня в немом изумлении.
— Мы, пожалуй, начнем с нескольких вопросов, — прервала она молчание.
— Прежде я хотела бы кое-что добавить к тому, что рассказала вам прошлой ночью. Память вернулась ко мне полностью, — сказала я.
— Может быть, от того, что вы упали? — предположила она. — Кстати, что вы хотели сделать?
Я пропустила вопрос мимо ушей и продолжала:
— Думаю, мне стоит восполнить этот пробел… Это может помочь в какой то степени… во всяком случае…
— Ну, хорошо. Вы говорили мне, что были, э-ээ… замужем, и что ваш… м-мм… муж вскоре погиб, — она переглянулась с остальными, сидевшими с лицами, полностью лишенными какого бы то ни было выражения, — что было после, вы вчера не помнили.
— Да, — подтвердила я, — он был летчик-испытатель. Это случилось через шесть месяцев после нашей свадьбы, всего за месяц до истечения срока его контракта с фирмой. Несколько недель после этого я жила у своей тетки. Я… Не очень хорошо помню это время в подробностях — мне было… не до того. Но я очень хорошо помню, что в один прекрасный день я проснулась и поняла, что дальше так жить нельзя, что я должна чем-то заняться, должна работать, что бы хоть немного отвлечься. Доктор Хейлер — он заведовал Рэйчестерской больницей, где я работала до замужества, — сказал, что будет рад, если я вернусь к ним. И я вернулась. Работала очень много, чтобы меньше времени оставалось для воспоминаний… Это было месяцев восемь назад. Доктор Хейлер завел речь об одном препарате, который удалось синтезировать его другу, и я предложила испробовать препарат. По его словам препарат мог оказаться нужным и полезным. Мне очень хотелось принести хоть какую то пользу с тех пор как… И вот мне представился случай. Все равно рано или поздно кто-то должен был испробовать его. Словом, я подумала, что могу испытать его на себе — меня не очень волновали последствия…
— Что это был за препарат? — прервала меня врач.
Он назывался «чюнджиатин», вы что-нибудь слышали о нем?
Она отрицательно качнула головой.
— Это наркотик, — объяснила я. — В натуральном виде его можно было получить из листьев дерева растущего где-то на юге Венесуэлы. Случайно на него наткнулось племя индейцев. Несколько человек садились в круг и жевали листья. Потом они впадали в наркотический транс, который продолжался три-четыре дня. Во время транса они были совершенно беспомощны, поэтому за ними следили как за младенцами. Так делалось всегда, потому что индейцы… По их преданиям чюнджиатин освобождает дух от оков плоти, дает ему возможность свободно парить в пространстве и времени, и обязанность присматривающего за телом заключается в том, чтобы не дать другому блуждающему духу завладеть телом, пока его настоящий хозяин отсутствует. Когда бывший в трансе приходил в себя, он обычно рассказывал о своих «потусторонних» путешествиях и «чудесах», которые ему довелось увидеть. «Потустороннее» существование запоминалось во всех подробностях и было довольно… напряженным, насыщенным… Друг доктора Хейлера пробовал препарат на лабораторных животных, варьировал дозы и, вероятно, препарат оказывал какое-то действие на нервную систему, но какое? Вызывал ли он наслаждение, боль, страх или, наоборот, отсутствие всего этого? Это мог рассказать только человек, и для этого я решила испробовать его на себе.
Я умолкла. Взглянула на их серьезные озадаченные лица, потом на свою тушу в розовой хламиде.
— Оказалось, препарат создает странную комбинацию абсурда, гротескной символики и детализированной реальности…
Сидящие передо мной женщины были искренни и… по-своему честны. Они пришли сюда, чтобы выяснить причину аномалии… если сумеют.
— Понимаю, — проговорила «моя» врач. — Вы можете назвать нам точное время и дату этого… эксперимента?
Я назвала, и после этого было еще много, очень много вопросов.
Больше всего в этом «научном исследовании» меня раздражало почти полное игнорирование моих вопросов. Хотя, чем дальше, тем менее уверенно они себя чувствовали, на все мои вопросы или не отвечали вовсе, или — вскользь, уклончиво, с какой то небрежной досадой. Лишь когда мне принесли столик с едой, они оставили меня в покое. Мне стало ужасно грустно, и я впала в какое-то тоскливое забытье…
Разбудили меня суетящиеся вокруг койки «карлицы», водрузили на «троллик» и выкатили из палаты, а потом из блока. Там нас ожидала розовая «скорая», точь-в-точь такая, на которой меня сюда привезли. Когда «троллик» вместе со мной закатили в машину, трое «карлиц» забрались туда, уселись на привинченные к полу стулья и тут же принялись о чем-то оживленно болтать вполголоса. Они так и проболтали всю дорогу, не обращая на меня никакого внимания.
Мы миновали большое скопление блочных строений, а мили через две въехали в парк через разукрашенные ворота. С одной стороны он почти ничем не отличался от уже знакомой мне местности: те же аккуратные газоны, цветочные клумбы. Но здания здесь были другие, не блоки, а маленькие домики, различающиеся по своему строению. Место это вызвало странную реакцию у сопровождающих меня «карлиц» — они разом притихли и стали оглядываться вокруг в каком-то благоговейном страхе.
Шофер притормозил и, видимо, спросил у амазонки, везущей тележку с известкой, куда ехать дальше. Она ответила ему и улыбнулась мне через окошко. Мы немного попетляли между домиками и, наконец, остановились перед небольшим двухэтажным коттеджем.
На этот раз мы обошлись без «троллика». Ассистентки с помощью шофера вытащили меня из машины, поставили на ноги, и, поддерживаемая со всех сторон, я с трудом протиснулась в дверной проем и очутилась в красиво убранной комнате. Седая женщина в пурпурном шелковом платье сидела в кресле-качалке у камина. По морщинистому лицу и ладоням было видно, что ей уже немало лет, но смотрела она на меня живыми внимательными нестарыми глазами.
— Входите моя дорогая, — приветливо сказала она неожиданно звонким голосом.
Она кивнула на кресло возле себя, но, взглянув на меня еще раз, с сомнением покачала головой.
