Сергей Другаль – Обостренное восприятие
Я уж думал, все, кончилась моя служба. Так и буду доживать дни свои с удочкой, так и буду коротать время с книгой в руке и надувашкой под головой в своем садике на стриженой полянке, так и буду лежать под солнцем и в тени в ленивой послеобеденной истоме, слушать по утрам, как свистит неподалеку пока что неприрученная малиновка. Ложиться рано и просыпаться ночью от каждого крика бетнамского петушка. Ночные петушиные эмоции мне были непонятны, а днем отчетливо просматривались три – с кем бы подраться, чего б поесть, ну и еще любовь, которую он распространял на обеих своих подружек. Это я огрубляю, можно, конечно, выявить у петьки и более тонкие эмоции, но лень. Нет, вообще, чем не жизнь? И другой мне не надо. Всю акустику и видео в своем бунгало я отключил, соседей поблизости у меня не было, и что творится в суетном мире – о том не знал, да и знать не хотел, неинтересно мне было. А что вообще в мире может случиться? Солнце начинает день в положенное время, лето приходит на смену весне, а так называемые события, даже самые значительные, могут занять человечество на день, ну на неделю. А можно их, события, вообще не заметить. Ведь было время, рождались и умирали на одном месте, не покидая весей своих. И, читал, неплохо жили. Насыщенно. А что вообще человеку для жизни нужно? Крыша? У меня бунгало – лучше не бывает. Еда? В городах такую не видят. Вода? Из горного ручья, нектар. Книги? Да что душе угодно, настоящие, в жестких переплетах. Работа – в зоопарке, праздник через день. Здоровье? Смешно говорить, вчера хотел муху лесную прихлопнуть – столешница пополам. Я доволен! И все!!! И все!! И все… Сплю.
Просыпаюсь. Рядом Самсон сидит, былинку в руке держит, Оська животик почесывает. Бурундучок Оська примитивен, всего пять эмоций, из коих главная – любопытство. Самсон ему неинтересен, но когда чешут, приятно. У Самсона усы рыжеватые и тонкие по обе стороны торчат, вид мне застят. Я его не люблю, – не вид окружающий, Самсона Климовича Чернова я не люблю, год не видел, не соскучился.
– Лежим, значит. Протестуем. А того не знаем, что осиротелое пространство ждет не дождется, чтобы в него герой пожаловал. Визит, так сказать, нанес.
– Идите к черту, кэп Чернов, – говорю я ему. Искренне так говорю, и мне абсолютно безразлично, зачем он ко мне заявился, и эмоции его меня не интересуют, и зря это он старается их приглушить. Захочу – прочту, но мне не хочется. – Пространство любит, чтобы его большие коллективы посещали. Слаженные. А у меня характер плохой, неуживчивый. Я больше трех попутчиков не выношу, и то когда Родион присутствует. Для равновесия.
Родион на Самсона ноль внимания, он выгрызал колючки из хвоста, – где он их только находит? На той рыбе, что извлекал я из пучин морских, Родион размордел и разленился, и это мне нравилось, ибо собака должна быть толстой и доброй. Ее назначение – украшать собой пейзаж и бытие. А ничто тощее ничего украсить не может.
– И связь отключил, – задумчиво продолжает Самсон и словно не слышит, что я его к черту послал. – А знаете, о чем я сейчас думаю, глядя на Родиона?
– Что тут знать – вы думаете, что черного кобеля не отмоешь добела. И в голове у вас разброд, ибо вы не знаете, к кому сия мысль относится, к Родиону или ко мне.
Самсон диковато глянул на меня. Мне смешно стало, почему-то многие думают, что я воспринимаю мысли. Это не так. Только настроение, только эмоции. И то не всегда, а в особом состоянии. В состоянии настроя, такой, знаете, душевной сжатости… Потом Самсон справился с собой и спросил:
– А что, Родион, к примеру, верный пес, а?
Родион выплюнул колючку и сел. Я на дурацкий вопрос отвечать не стал. Самсон сходил к бунгало, посуетился там на кухне, принес запотевший кувшин и два стакана. Это пожалуйста, я попью, это меня ни к чему не обязывает, а газированный сок ежевики с медом – мой любимый напиток.
– Я в отставке, кэп Чернов. И не без вашей помощи. Ни к вам, ни к вашей комиссии мы с Родионом симпатий не испытываем. И не думайте, что если Родион такое туловище накушал, то мне и защиты искать негде.
Пустой стакан я поставил на траву и снова улегся. Полуденная жара схлынула, был слышен шелест слабых волн, набегающих на песок пляжика, щелкал зубами Родион, занявшийся очередной колючкой. Я знал случаи, когда Родька при посторонних ни с того ни с сего начинал манипуляции с колючками, которых, я как-то проверил, вообще-то не было. Демонстрация? Чего? Пес был спокоен, мнение его о Самсоне в целом было благоприятным. Это понятно, вряд ли прислали бы ко мне враждебно настроенного человека.
Самсон Климович снял штаны и рубашку о пяти черных нашивках над левым карманом – по числу земных лет, проведенных в пространстве. А был он совсем белый и тощий, только плавки синие, и должен был обгореть на солнце до пузырей минут так за пятнадцать. Я б предупредил его, когда б он про Родиона такое не сказал. Он прилег рядом, и было видно, что на траве ему с непривычки неудобно и колко. И забота какая-то важная гложет, иначе бы он не приехал, до визитов ли заместителю председателя инспекции по кадрам Института космических исследований, именуемого еще ИКИ, вот какую высокую должность занимал Самсон Климович. А мне что до его забот? Мне вон Родион гораздо интереснее. Я ему, Родиону, верю. И он мне тоже. Вон с какой нежностью он смотрит на меня, уверенный, что в обиду я его не дам. А мои способности к пониманию чужой боли и проснулись-то неожиданно для меня благодаря Родиону, когда я увидел его, обиженного и усомнившегося в людях, и уловил собачье потрясение проявленной к нему жестокостью. Столь глубокое потрясение, разочарование, что Родион полагал – жить дальше не стоит, если уж свои на такое безразличие способны…
Ну вот, теперь проясняется. Появился, видите ли, новый класс роботов для дальних выходов в пространство. Этаких андроидов, слуг-друзей – помощников, все, так сказать, в одном железном лице. Ну и что? Ах, надо испытать? Кто мешает?
– Дело в том, – говорит мне Самсон, – что для этого требуется пилот с тонкой душевной организацией и обостренным восприятием.
Ничего себе, признание! Как это мне там на дисциплинарной комиссии говорили: Ландерс обладает всеми качествами выдающегося работника. Это воплощенные опыт, знания, мужество, готовность, реакция. Супермен Ландерс! Что-то о моей душевной тонкости там ни слова сказано не было. Об отсутствии выдержанности говорили, об этакой несокрушимой и недопустимой в общежитии прямолинейности говорили, даже о вздорности характера. А вот об обостренном восприятии умолчали. Как-то эти качества в комиссии не котируются, не правда ли, кэп Чернов? Да и о какой душевной тонкости можно говорить, когда я заведомый грубиян, экстремист и так далее и тому подобное, смотри протокол дисциплинарной комиссии по делу о нарушении устава пилотом Лосевым А.Г., выразившемся в оскорблении штурмана транспортного корабля ЭМ-27 Л.Ландерса. Пилот Лосев, то есть я, отказался принести извинения. Пилоту Лосеву, то есть мне, пришлось расстаться с космофлотом.
