- Да, во второй мировой войне расчет был именно на это, поэтому для Англии договор тридцать девятого года стал шоком. А во время Тихоокеанской войны США добивались участия в ней СССР.
Я вышел в коридор и стал рассматривать мелькающие перелески. Ландшафты не отличались от тех, какие я мог видеть и у себя. Меня поразила лишь ухоженность полей и обширных дачных поселков, мимо которых мы проносились с огромной скоростью. Кругом было белым-бело, лишь проселочные дороги выделялись грязноватой чернотой. На промелькнувшем стрекочущем переезде застыл большой грузовик неизвестной мне конструкции, напоминающий довоенный газик.
Неожиданно мы остановились в Гатчине и простояли три минуты. Хотя я был в Гатчине всего один раз в жизни, я сразу же подметил, что передо мной его довоенный (а, стало быть, не разрушенный) вариант. На подводе к перрону подъехал мужик в тулупе и стал грузить расставленную штабелями почту. В очередной раз я подивился такой смеси стилей и эпох, но ведь никто же не удивляется традиционному японскому каркасно-столбовому дому рядом с линиями метрополитена.
Спор в купе не утихал:
- В основании любой культуры замешано немало слез и крови, - доказывал подполковник. - Порой я думаю, что это необходимое условие ёе существования. А вы смотрите на убийство слишком метафизически: не убий, и все тут! Если хотите знать, то мы потомки тех, кто убивал, потому что те, кто не убивал, но сам был убит, потомства не оставили...
- Но мы-то с вами живем не в каменном веке...
- Согласен. Стабильность последних пятидесяти лет действительно беспрецедентна. Но, согласитесь, мир ныне держится не на благих пожеланиях, а на атомных мускулах четырех империй.
- А вы как думаете, молодой человек? - обратился ко мне бывший лондонец. Мне не хотелось вмешиваться в этот спор специалистов, и к тому же я боялся сказать какую-нибудь несуразицу. Но я нашел, что ответить:
- В прошлом году я прочел фантастический роман одного малоизвестного автора. "Иное небо", если не ошибаюсь. Он написан в стиле инвариантности, то есть валенности истории, - поправился я. - Там будто бы в 41 году Германия напала на СССР.
- И кто ж победил? - с недоверием спросил офицер.
- Мы, естественно, - поспешно оговорился я. - Но плодами нашей победы воспользовались США. Они сначала поставили под контроль пол-Европы, а затем стали распространять либеральные идеи в советской сфере влияния. Итогом был развал нашей страны, обнищание населения, множество внутренних конфликтов и вымирание населения. СССР распался на пятнадцать государств с неустойчивыми правительствами и хиреющей экономикой. Уголовные организации терроризировали население. Различные политические силы боролись за власть, а представители международных правозащитных организаций успешно разлагали все структуры безопасности, и люди, выступавшие за наведение элементарного порядка, клеймились как фашисты.
- И чем же все это закончилось? - мой рассказ определенно заинтересовал подполковника.
- Над этим писатель и предлагал поразмыслить читателю...
- Занимательно, но нереально, - покачал головой офицер. - У вашего писателя неверна первоначальная установка: война с Германией. Германия не могла воевать одновременно на два фронта: против нас и против Англии - это было бы повторением ошибки 14 года. В 41 году, как вы знаете, Германия и Италия были заняты балкано-ближневосточным направлением. Уж скорее это могло произойти в 53 году, когда мы были связаны на Дальнем Востоке, но в 53 году Германия улаживала венгеро-румынский конфликт. Впрочем, в главном он прав: западный либерализм не мог принести нашей стране ничего хорошего.
- Отчасти это так, - присоединился к нашему разговору реэмигрант. - Тип русской культуры - это тип антизападный. Он строится на аграрно-коллективистском принципе, в то время как западная культура - это торговый индивидуализм.
Так мы проспорили до самого вечера, когда за окном показались средневековые строения Даугавпилса.
- В Германии, - сказал офицер, - сохранилось очень много средневековых замков, а вот французы почти все свои срыли еще при Ришелье.
- Степан Викторович, - спросил я то, что хотел спросить уже давно, - а как в Англии представляют нас и Германию?
- Вот это вопрос! - воскликнул подполковник, который как-то незаметно уже успел выпить три бутылки "Боржоми". - Объявляю вам благодарность, Вальдемар, за находчивость.
- К России, - ответил после некоторого раздумья Степан Викторович, отношение, конечно, получше, чем к Германии. Англичане очень любили Хрущева, и часто вспоминают его визит в пятьдесят пятом году. Но и Россия, и Германия для Запада - это тайны за семью печатями. Вспоминаю английский анекдот, что англичане видят Германию только на карте.
- А дипломаты? - удивился офицер.
- Назначение в Берлин считается в дипломатических кругах своего рода ссылкой, хотя есть достаточное количество людей, открыто симпатизирующих Германии и фашизму, и даже в верхних эшелонах власти - это, как правило, консерваторы, точнее консервативный клуб "Линк".
- А в США?
- Ну, там народ горячий. Дня не проходит без потасовок фашистов с еврейскими активистами.
- В США действительно много фашистов?
- Как ни странно, гораздо больше, чем в Англии, но они разбились на несколько сот враждующих группировок и часто воюют друг с другом.
- А коммунистическое влияние?
- Практически равно нулю. В США насчитывается едва ли тысяча коммунистов, а в Англии - семь тысяч. А вот троцкистов побольше. Они в 68 спровоцировали университетскую молодежь Принстона на настоящее побоище.
- Да, мы об этом слышали.
И так далее, и такое прочее.
А я сидел и на ус мотал, ведь реэмигрант задавал те вопросы, которое пришлось бы задавать мне, и если я не могу сказать, что на подъезде к германской границе имел полное представление о международных отношениях в этом мире, то, во всяком случае, мой кругозор значительно расширился. Вспоминается мне один из моих преподавателей, который утверждал, что попади шпион хоть на один рейс в спальный вагон, курсирующий между Москвой и Лен... то есть Санкт-Петербургом, половина его задания может считаться выполненной.
Когда мы прибыли на границу, перевалило уже за одиннадцать, но воздух вокруг стал куда теплее и не обжигал ноздри. Проводник в сопровождении офицера погранслужбы еще раз строжайше проверил документы, и нас стали покупейно пересаживать в другой, немецкий поезд. Для этого надо было с вещами миновать три последовательные таможни (первая - русская, вторая смешанная, и, наконец, третья - - германская), на каждой из которых одинаково тщательно проверяли документы и досматривали багаж. Сначала все шло четко и быстро, но вскоре возникла заминка: на пропускном смешанном пункте слева от меня как-то разом заспорили, и я услышал восклицание немецкого лейтенанта:
