Личность, по Достоевскому, есть духовная индивидуальность. Она самоценна. Недаром в произведениях писателя личность никогда не выступает как часть какого-либо «дела», а всегда «дело» — аспект проявления личности. Личностью нельзя жертвовать ради любого дела. Никто не имеет права посягать на чью бы то ни было личность. Касаясь проблем спиритизма, Достоевский писал: «Отнятие всей личности и духовной свободы у людей, умерщвление личности. В этом смысле спиритское учение есть учение страшное. Никакой сатана, кроме настоящего, не мог бы придумать ничего подобного» [ЛН, 83, 414]. В этой же записной тетради писатель отмечал: «Заявить личность есть самосохранительная потребность» [ЛН, 83, 430].
Предвидя посягательство на личность, Достоевский призывает: «Не уничтожайте личность человека, не отнимайте высокого образа борьбы и долга. Об этом много еще будем говорить» [ЛН, 83, 538].
Много говорить уже не пришлось — рядом была смерть. Но. очень много по этому вопросу было уже сказано, ранее.
Подчеркивая самоценность личности, Достоевский говорит, что она для него аксиоматична: «Слово Я есть до того великая вещь, что бессмысленно, если оно уничтожится. Тут не надо никаких доказательств, всякое доказательство несоизмеримо. Мысль, что Я не может умереть, не доказывается, а ощущается, ощущается, как живая жизнь» [ЛН, 83, 555].
В «Дневнике писателя» Достоевский критикует буржуазию за ее понимание «интересов цивилизации»: «Интересы цивилизации — это производство, это богатство, спокойствие, нужное капиталу» [1895, 11, 52]. В «интересы цивилизации» здесь не входит главное — личность человека. Духовным пренебрегают ради материального. Личность — для производства, а не производство — для личности. Такое Достоевский не принимает.
Было бы неверным понимать взгляды Достоевского как проповедь индивидуализма. Достоевский не хочет противопоставлять личность общности. Он лишь требует от общности уважения личности. Индивидуализм же писателем отрицался всегда. Вот один из его героев высказывает тезис: «Личная свобода, то есть моя собственная-с, на первом плане, а дальше знать ничего не хочу» [10, 8, 62]. Этот тезис далее раскрывается. «Я никому ничего не должен, я плачу обществу деньги в виде фискальных поборов за то, чтоб меня не обокрали, не прибили и не убили, а больше никто ничего с меня требовать не смеет. Я, может быть, лично и других идей, и захочу служить человечеству, и буду, и, может быть, в десять раз больше буду, чем все проповедники; но только я хочу, чтобы с меня этого никто не смел требовать, заставлять меня, как господина Крафта; моя полная свобода, если я даже и пальца не подыму» [10, 8, 62 — 63].
Сам герой, по сути, не таков. Но не это здесь важно. Важен принцип, в котором чувствуется стремление защитить свою личность. Стремление благородное. Но так как оно переходит границы, то становится и не благородным: «знать ничего не хочу», кроме своей личности. И недаром герой живет по другим принципам: хочет все знать. Он не индивидуалист.
Против замыкания личности в себе; против ее обособления выступает Достоевский. Эта мысль проходит через весь «Дневник писателя». В записных тетрадях она сконцентрирована в кратком изречении: «Нет общего дела, а потому все разбились на личности» [ЛН, 83, 550]. Это не против личности, а против обособившейся личности. Личность, если она есть, должна посвятить себя служению не только себе.
Достоевский предъявляет к личности, как к самоценности, высокие требования. Личность не может быть игрушкой среды, она относится к действиям среды избирательно, сама влияет на среду. И человек сам несет полную ответственность за суть своей личности.
Суть может быть разной. Личность бывает целостной или разрушенной (или не ставшей, если не было что разрушать).
Прежде всего это разделение по способности самостоятельно мыслить.
Герои Достоевского, как правило, мыслители. Не все, но многие. Есть и просто неспособные мыслить самостоятельно. Вот один из героев, Сушилов: «не высок и не мал ростом, не хорош и не дурен, не глуп и не умен, не молод и не стар» [4, 59]. Уже в форме его характеристики есть особенность: в нем нет чего-то определенного. Это тут же и подчеркнуто: «Слишком определенного об нем никогда ничего нельзя было сказать» [4, 59]. Затем следует обобщение: «Характеристика этих людей — уничтожать свою личность всегда, везде и чуть не перед всеми, а в общих делах разыгрывать даже не второстепенную, а третьестепенную роль» [4, 59].
Позднее подобная мысль о безличности будет проведена в «Идиоте»: «Богатство есть, но не Ротшильдово, фамилия честная, но ничем никогда себя не ознаменовавшая; наружность приличная, но очень м,ало выражающая; образование порядочное, но не знаешь, на что его употребить; ум есть, но без своих идей; сердце есть, но без великодушия, и т. д., и т. д. во всех отношениях» [8, 384].
Главное в этой характеристике — выделенное автором отсутствие «своих идей». Свои идеи — хорошие или плохие — это признак личности. Отсутствие своих идей — признак «золотой середины», под которой Достоевский понимает «нечто трусливое, безличное, а в то же время чванное и даже задорное» [1895, 9, 454].
Здесь подмечена важная особенность безличности — чванливость. Действительно, безличные, которые, казалось бы, должны стремиться к незаметности, больше всего стремятся выставить себя на более видное место. Боязнь быть не замеченным ярко выражена Лебедевым, отвечающим на угрозу Рогожина: «А коли высечешь, значит и не отвергнешь! Секи! Высек, и тем самым запечатлел...» [8, 13]. Герой хитрит, но формулу поведения безличности выражает точно: готов принять даже порку (желательно не публично), чтоб быть замеченным. Вообще-то это вполне объяснимо. Имеющему свою личность нет дела до того, замечают его или нет, он живет более внутренним, чем внешним. Не имеющие личности нуждаются в заменителе и навязывают себя. Чем безличностнее, тем больше.
Это, как правило. Есть, конечно, и не чванливые безличности. Таков Алеша Валковский. Он весь — в чужих руках.
Многие герои Достоевского размышляют о личности и безличности. Вот говорит Петр Верховенский: «...нынче у всякого ум не свой. Нынче ужасно мало особливых умов» [10, 322]. Верно говорит. Не прав лишь в подтексте, когда себя относит к «особливым». Ибо действует-то он «с чужого голоса».
Весь из «чужих идей» состоял сначала Подросток. Безличен Смердяков — «ни думы, ни мысли нет, а так какое-то созерцание» [10, 9, 161]. Безличностны Ракитин и Коля Красоткин. Последний — ребенок. Каким будет, сказать пока трудно. На него неблагоприятно влияет Ракитин, но благоприятно — Алеша Карамазов. Вот один из их разговоров: «Вы, как и все, — заключил Алеша, — то есть как очень многие, только не надо быть таким, как все, вот что.
