Проблема со всех сторон выглядела надуманной. Во-первых, доказывали корреспонденты, людей во Вселенной, как собак нерезанных. Во-вторых, негуманоидных Братьев по Разуму на два порядка больше (примерно как собак нерезанных в квадрате). В-третьих, каждый день цивилизации рождаются, живут и умирают, а тут какой-то человечишко — пусть даже инспектор Охраны Среды, пусть даже его жалко — знак равенства, а тем более разделительный союз «или» между человечишкой и Вселенной недопустимы.
«ИХ МНОГО, А ОНА ОДНА, И НЕЧЕГО РАЗДУВАТЬ ЭТУ ПРОБЛЕМУ АРШИННЫМИ БУКВАМИ!»
Так выразился корреспондент журнала «Столярофф», никогда не державший в руках кирки или рубанка, но имевший свой интерес к проблеме (он представлял тайное общество плотников-бетонщиков — этим очень хотелось получить выгодный правительственный заказ на строительство двойной сферы Дайсона с Бел Амором внутри: сорвать солидный куш, замуровать, обложить стекловолокном, а уже потом жалеть и поклоняться).
Шеф Охраны Среды тяжко задумался и полез в карман за портсигаром, но с досадой вспомнил, как самолично забросил портсигар в омут. Адъютант услужливо подал ему сигаретку из своих и уже щелкнул зажигалкой, как вдруг из шатра послышался голос того самого мальчика, которого недавно выгнали с пресс-конференции — теперь этот голос звучал на заседании правительственной комиссии.
Откуда берутся гениальные мальчики?
Ну, трудно сказать…
Во всяком случае, это был наш, наш мальчик — из кроманьонцев, а не какое-то там инопланетное рыло, наш быстрый разумом Платон Невтонов, юный пионер, корреспондент сразу двух журналов — «Юный натуралист» и «Уральский следопыт», с двумя поплавками Барнаульского университета. Когда его выгнали с пресс-конференции, он пробрался на заседание правительственной комиссии, сидел тихо, как мышь, вникая в яйцеголовые доказательства и изредка иронически улыбаясь. Потом он поднял руку и долго держал ее, как примерный ученик, ожидая, пока его вызовут. Уже нельзя точно установить, кто дал ему слово, — похоже, его мамаша хлопотала в кулуарах. Речь ее сына, длившуюся всю ночь, здесь невозможно привести полностью (желающих отсылаем в Центральный Архив Охраны Среды, хотя без допуска туда не пустят). Вот эта речь в кратком изложении:
— Уважаемая правительственная комиссия! — произнес мальчик, взял в левую руку мелок (он, как многие гении, был левша), в правую — мокрую тряпку. И чем дальше он говорил, тем больше поднимались волосы, шерсть, гребешки, хохолки, лепестки на головах членов правительственной комиссии.
И было отчего: его система доказательств оказалась величайшим научным открытием, к которому с допотопных времен Большого Взрыва стремились все Братья по Разуму. Имя этого мальчика до сих пор держится в секрете, чтобы не произносить его всуе и не накликать беду. Свое суперфундаментальное открытие, отпечатанное в виде доклада в одном экземпляре, он подписал девичьей фамилией своей мамы, при получении паспорта сам попросил сменить имя, отчество и фамилию, а потом всю жизнь, боясь собственной тени, скрывался под разными псевдонимами и ничего уже не открывал, кроме душеспасительных книжонок, потеряв к науке всякий интерес.
— Уважаемые яйцеголовые эксперты! — сказал этот новоявленный Резерфорд Эйнштейнович Менделеев и принялся разъяснять всем этим взрослым дядям, что они не то чтобы ошибаются или намеренно вводят в заблуждение правительственную комиссию (в том нет их личной вины), но прошли мимо замаскированного самой природой противоречия, обнаруженного еще голландцем Дюр-Алюминером, который, вопреки здравому смыслу и правилу Оккама, умножал на досуге сущности и первым заметил странную флуктуацию пространства-времени после одиннадцатимерного нарастания. Ему показалось, что время с пространством на этом уровне как будто начинают разъединяться… или, вернее, образуют весьма странную конфигурацию узла-времени и торбы-пространства («узел» и «торба» — термины самого Дюр-Алюминера). Рассказывают, что этот незаслуженно забытый разработчик пространственно-временных котлованов отправил свои уравнения двенадцатимерного пространства в «Нейчур», нарисовав на полях рукописи этакую латанную торбу, завязанную узлом, а редакция опубликовала этот парадокс в апрельском номере журнала в разделе «Физики шутят».
— Но всем известно, что в основе всякой шутки… — осторожно добавил мальчишка, поглядывая в сторону медицинского консилиума.
— Более того… — уже смелее продолжал мальчик, убедившись, что его пока еще не волокут в психушку, потому что не догадываются, к чему он клонит. — Более того, сам высокоуважаемый мэтр Кури-Цын-Сан из Диффузионно-гражданского колледжа… — хитрый мальчишка сделал реверанс в сторону насторожившихся яйцеголовых экспертов, а те, услыхав имя своего великого соотечественника, милостиво кивнули. — Более того, сам достопочтенный мэтр Кури-Цын-Сан на смертном одре обратил свое милостивое внимание на нестандартные уравнения Дюр-Алюминера и тоже в шутку предположил, что время в виде веревки, завязанной бантиком, может очень легко и естественным образом саморазвязываться и начинать существование в чистом виде само по себе, не имея к торбообразному пространству никакого отношения.
Мальчик был прав, и эксперты, хочешь не хочешь, опять с согласием кивнули.
— Что же из всего этого следует? — продолжал мальчик, обращаясь уже прямо к правительственной комиссии. Его голос крепчал, приобретал мужскую бархатистость.
— А это мы должны у вас спросить! — сердито отвечал Министр Окружающей Среды.
И мальчик из Барнаула, стуча мелом, стал набрасывать на железной крышке черного ящика уравнения Дюр-Алюминера, выводя из них частный случай Кури-Цын-Сана и рисуя сбоку векторный график, в самом деле напоминающий веревку с петлей. Рядом он набросал нечто, похожее на мешок с мукой, и, пользуясь замешательством разношерстных членов правительственной комиссии, исчертил бока черного ящика (ящик был выкрашен в синий цвет) белыми двенадцатиярусными стаями интегралов, диковинных букв и обозначений — эти стаи проплывали перед обалдевшими членами комиссии навстречу гибели под мокрой тряпкой, но за ними появлялись все новые и новые альфы, омеги, иероглифы, мелькнуло мистическое число 666 с восемьюдесятью пятью нулями, потом опять по синему морю поплыли гуси, лебеди и белые пароходы интегралов, дифференциалов, радикалов и консерваторов…
Мальчишка при этом поясняюще бормотал, что «Е равное эмцеквадрату в десятой степени справедливо только для сомнительного сомножества подпространств одиннадцатимерной шкалы Римана-Лобачевского, а дальше надо что-то придумывать…» или «как видите, получилось красивенькое уравнение — природа-матушка любит симметрию». Или «Теперь поехали дальше… ну вы меня понимаете, да?»
